Дети луны.
Шрифт:
– Нет, я свою норму выбрал. Еще с утра, уж пришлось.
– Говорят, в Волчьей Дубраве того… пошалили… Насмерть.
– Было дело, – я не люблю распространяться ни о живых пациентах, ни о мертвых. В первом случае врачебная тайна. Во втором – тайна следствия. И вообще, я отдохнуть хочу. Отвлечься.
– В магазине слышал, колом проткнули сердце, – продолжил Бахмагузин. Судя по всему, позиция его безнадежна.
– А что ты в магазине делал-то?
– Так… Зашел…
– Должно быть, разбогател?
Поняв, что подробностей
Я сделал с Морозовским три быстрые ничьи, а Бахмагузин с Соколовым мучили ладейный эндшпиль.
Свет мигнул – и погас. Добрый вечер, район!
– Стоит игра свеч? – спросил Бахмагузин. – Или будем считать – ничья?
– Какая ничья? – возразил Соколов. – Хочешь слить, говори прямо.
Затеплился, замерцал огонек.
– Этот огрызок последний, – предупредил Морозовский. – Давайте на лампу скидываться.
– Скинемся, но сначала отложим, – предложил Бахмагузин. – До лучших времен.
Соколов пожал плечами.
– Отложим, так отложим.
К счастью, партия не моя. У меня и без того список отложенных дел длинный – поставить на зуб коронку, поменять водопроводный кран, купить коричневой ваксы для обуви, починить табурет и дочитать, наконец, взятый месяц назад в библиотеке американский детектив.
– Который час? – Бахмагузин был в печали. Часов не наблюдают лишь счастливые, а несчастным следить за временем просто вменено в обязанность.
– Сейчас, двадцать два на сорок восемь разделю, – бородатой шуткой ответил я.
Мы вышли на крыльцо. Редкие огоньки свечей да керосиновых ламп напоминали, что мы живем в райцентре, а не в диких местах. Действительно, нужно скинуться. Лампа куда удобнее свечи. И ярче, и экономнее. Да чего скидываться, тоже мне, проблема. Завезут в магазин, возьму да и куплю.
– По капельке?
– Какой такой капельке?
– Да вот, – Бахмагузин вытащил из ниоткуда четвертинку. В лунном свете она казалась волшебным сосудом, заключившем в себя духа могущественного и знатнейшего. Например, джинна Гассана Абдурахмана ибн Хаттаба. Прячется, лицо арабской национальности! Милиции боится!
– Водка? – не поверил Морозовский.
– Натуральнейшая!
– Можно погладить?
– Пожалуйста!
Соколов вернулся в комнату, где, после поиска, стоившего полкоробка спичек, нашел стаканчики. В пивные кружки четвертинку разливать как-то несолидно. Если б четверть!
– А с чего – водка-то? Чай, не графья! – спросил Морозовский.
Действительно, водку у нас пьют редко. При нынешнем уровне самогоноварения оно как-то даже стыдно.
– Ну, у меня ведь теща гостила, знаете?
– Знаем!
– Вот. А сегодня уехала!
Повод не хуже других.
Бисмарк говорил, что человек не имеет права умереть, не выпив пяти тысяч бутылок шампанского. Мы люди не прусские, а русские, жизнь измеряем водкой.
Четвертинка на четверых – просто смазка, шагать веселее.
Мы весело и зашагали: Соколов
Летний вечер. Собственно, уже и ночь, Теплое засыпает. Где-то орал пьяный, не разберешь, поет или власть обличает. Мы шли по дороге, сторонясь проезжающих машин. Дорога просохла, грязи нет, но ведь и водители люди. Любят принять для смазки…
С Бахмагузиным мы распрощались на перекрестке. Я потрюхал к себе, размышляя, куда уходит жизнь. Большая деревенская философия. Сократ глубинки.
Дом, двухэтажная панелька, младший брат городских хрущоб, темнел впереди
Тускло светилось два окошка.
Вдруг я услышал за спиною шаги. Бахмагузин? С него станет. Захотел еще в шахматы поиграть, или надеется, что у меня есть чего выпить. Вообще-то и я бы не прочь и того, и другого, но именно сегодня мне нужно передохнуть.
Я остановился. Подожду и попытаюсь убедить его пойти восвояси. Из дома-то гнать неловко.
Луна, как нарочно, ушла в тучу, ничего не видно. Помстилось, верно. Глюки. От переработки и нездорового образа жизни.
Я плюнул и поплелся дальше. У нас тут не город, бояться нечего. Преступность ничуть не меньше, чем в городах, давешний случай тому доказательство. Разного я нагляделся, и того, кто толкует о высокой духовности деревни, я бы взял себе в помощники на пару месяцев, пусть повскрывает трупы со мной. Но в девяти случаев из десяти деревенские убийства – «на бытовой почве». Выпили, вспомнили старые обиды или придумали новые, и пошло-поехало. Пьют много. Не пьют – пьем. Нужно завязывать. Потихонечку. Сначала рюмочку сбавить, через неделю – две, потом три и так до полной трезвости.
Сколько я выпиваю в среднем, в пересчете на водку? Какими рюмками мерить…
Вдруг – о чудо! – вспыхнул уличный фонарь! И в окнах домов засветилось! Ура! Пустили-таки Днепрогэс!
Я обернулся. Ну, где мой попятошник? Никого. Горел-то один фонарь, рядом со мною, остальные кто разбит, кто просто перегорел….
Ладно, никого – и не нужно.
Пока не погасло, хорошо б дойти до дома.
Через пятьдесят шагов я, неожиданно для себя, резко оглянулся.
Опять никого.
А через сто шагов я уже был за дверью своей квартиры.
Что я напуган, я осознал, когда запер дверь. На два оборота, еще и цепочку навесил. И чего испугался, а? Расшалились нервы, плюс зреющий алкоголизм. Сколько таких, как я, спиваются с круга?
Проявлю волю и брошу. Прямо сейчас. Сию же минуту. Не выпью ночную рюмку, вот. Не очень то и хочется.
Действительно, не хотелось.
Я лег в постель. Завтра на работу выйду попозже. Отосплюсь.
Но сон не шел. Обиделся, что трезвый?
Я пялился в потолок, причем пялился совершенно напрасно, ведь темно.