Дети луны.

Щепетнев Василий Павлович

Маркиза завыла – долго, протяжно. И сон, было подступивший, сразу исчез.

Я сел, начал искать фонарик – он у меня обычно под рукой лежит. А сейчас запропастился.

Дошло, что можно просто лампу включить.

Включил.

Кошка стояла у двери, выгнув спину, скалясь и выпустив когти.

Незваные гости?

Я, шатаясь от усталости, прошел в коридорчик.

С той стороны двери ничего не слышно. Дверь у меня тоненькая, почти фанерная. Железную заводить, или дубовую все как-то не собрался. К дубовой

двери квартира моя никак не подходит.

Кошка зашипела теперь уже на меня. Не пускает.

Дурное самолюбие заставляет открыть дверь, посмотреть, нет ли кого. Или я не мужчина? Страшно показаться трусом. Но страх я пересилил и дверь не открыл.

Пережду.

Никто не стучал, не сопел и не кашлял, не ломился, в замке не ковырял. Где-то гудел водопровод, только и звуков.

Я послушал-послушал, да и успокоился. Но не раньше, чем Маркиза отошла от двери. Она легла в кресло, но продолжала посматривать в коридорчик.

Второй час ночи.

Я вернулся в постель и лег, тоже лицом к коридорчику.

Лег – и уснул.

Глава 4.

Спать я надеялся часов до девяти, лучше – до десяти. Но в половину девятого меня разбудил стук, торопливый, раздраженный.

За дверью стояла санитарка:

– Срочно до главврача требуют!

– Случилось что?

– Кадаверную обокрали! – она произносила «котаверную». Коты ей были понятнее кадавров.

– Иду, – отпустил я ее.

Телефон у меня есть, хирургу просто положено иметь дома телефон, но неделю назад рыли канаву и порвали кабель, и потому связь моя с больницей беспроводная. Курьеров посылают.

Особенно торопиться я не стал: когда срочно, курьер приезжает на «скорой помощи», а если ногами, то аллюр один крест.

Приготовил яичницу с салом (три яйца – двести калорий, сто граммов сала – еще девятьсот, поел. Выпил крепкий кофе без сахара. Умылся, побрился, посмотрел в окно на лужу у дороги. Края ее подсохли, солнце палит, небо без туч, следовательно, можно идти в туфлях.

Яичница, кофе и яркое солнце наполнило меня бодростью, оптимизмом. Ночные страхи улетучились вместе со тьмой, жизнь стала красивой и удивительной. Вот только кража в кадаверной… Зря я вчера спирт оставил.

Но пошел я не в кадаверную, а в кабинет главного врача. Вовремя попасть начальству на глаза – главное в сельской жизни. Отличие села от города не в грязи, не в воздухе, а в особенностях найма. Нанялся – что продался. В городе поругался с начальником, директором, главврачом – и пошел в другую фирму, в другую поликлинику. Нет, и в городе, конечно, сложности, но есть возможность хотя бы теоретическая, уйти. На селе же идти остается только в петлю. Или в бутылку. Сначала второе, потом первое.

 – Утро доброе, – поздоровался

я и почтительно, и приветливо, и слегка независимо.

– Доброе вчера было, – ответил главврач.

– Кому как, Алексей Васильевич, кому как, – подбавил независимости я.

В кабинете, помимо главврача, сидели на старых расшатанных стульях Ракитин и Виталий.

– Повысили? – спросил я Ракитина. – На кражи посылают?

– Оно какая кража, – протянул Ракитин, пожимая руку обыкновенным, не фирменным пожатием. Значит, очень устал.

– Вы, Корней Петрович, вчера кадаверную хорошо закрыли? – задал свой вопрос главврач.

– Как обычно. И кран закрутил, и форточку прикрыл.

Алексей Васильевич подумал, что бы еще спросить, и решил – хватит.

– Тогда пошли смотреть, что же еще пропало, – Ракитину в чужих кабинетах не сиделось.

– Еще?

– Именно. Прежде всего, пропал сторож, Иван Харитонович. Не явился на утреннюю пятиминутку, верно?

– Верно, – подтвердил главврач слова Ракитина.

– Начали его искать и обнаружили, что дверь прозекторской взломана. Тогда послали за вами.

– Ага, – я постарался вложить в коротенькое слово побольше раскаяния, что заставил ждать.

И мы вчетвером – главврач, Ракитин, Виталий и я – пошли к моргу.

Идти недалече. Миновать инфекционный барак, гараж, и вот он, морг и прозекторская под одной крышей. Кадаверная. Трупарня. Как вам больше нравится.

Дверь, поставленная после ремонта году, кажется, в две тысячи втором, не соответствовала стилю здания. Хлипкая, несолидная. Замок не подвел, устоял. Петли не выдержали, дверные петли – они были вырваны с мясом.

– Грубая сила, – констатировал Ракитин.

Мы прошли внутрь.

Окна зарешечены с царских времен, а вот стекло разбили недавно.

– Осколки-то… изнутри били! – определил капитан.

В кадаверной был разгром, но разгром странный: на кафельном полу (плитка дореволюционная) лежали осколки банок, в которые я давеча укладывал образцы для гистологического исследования. Хорошие были банки. С притертыми крышками. Формалин испарялся из лужиц на полу, но самих образцов я что-то не видел. Даже под стол заглянул – нет. Еще опрокинут стул, стакан с карандашами, вот и все. Пишущая машинка, шкаф с инструментами, веник, ведро и прочие ценности уцелели.

Я спустился по лестнице вниз, как там на леднике дела.

При свете «дневной» лампы (чтобы воздух меньше грелся) я увидел совсем уже странное.

Вернее – не увидел.

Я не увидел труп.

– Бред, просто бред, – сказал я негромко, но Ракитин услышал.

– Что случилось? – спросил он, спускаясь.

– Труп исчез.

– Куда именно уложили тело?

Я показал.

Ракитин обошел меня, наклонился, потом и вовсе встал на четвереньки, не жалея штанов. Ищет следы.