Дети нашей улицы
Шрифт:
— Если среди вас есть мужчина, пусть выходит!
Из окна ему ответил голос Тамархенны:
— Дай нам еще раз слово чести, что пальцем не тронешь того, кто выйдет!
Заклат разозлился: нищая Тамархенна высмеивает его слово чести.
— Что, никто, кроме этой потаскухи, мне не ответит?!
— Да упокоит Господь душу твоей матери, Заклат!
Заклат приказал своим людям наступать через ворота.
Они двинулись с места, а их прихвостни начали бросать в окна камни, чтобы никто не смел высунуться. Атакующие налегли на ворота, выдавливая их плечами, пока дерево не заскрипело и не поддалось. Они отошли в сторону, опасаясь, как бы ворота не свалились на них, а потом изо всех сил бросились
— Не оставляйте никого из них! — громко кричал Радван.
Грязная вода смешалась с кровью. Первым дух испустил Хамуда. Еще слышались выкрики аль-Лейси и Абу Сарии. Руки Заклата, пытающегося выбраться, цеплялись за края ямы, глаза его горели злобой. Превозмогая бессилие, он рычал как зверь. Со всех сторон его били дубинками, пока руки его не ослабли и не исчезли под водой с горстью земли, зажатой в каждом кулаке. В яме стало тихо — ни движения, ни звука. Поверхность затянулась слоем глины вперемешку с кровью. Хамданы, тяжело дыша, уставились на яму. Люди, стоявшие у входа, тоже не сводили с нее глаз.
— Вот отмщение обидчикам! — воскликнул поэт.
Новость быстро облетела улицу. Столпившиеся говорили, что Габаль расправился с надсмотрщиками так же, как со змеями. Люди громко восхваляли Габаля, и их воодушевление возрастало с каждым новым порывом холодного ветра. Габаля уже называли хранителем улицы аль-Габаляуи и требовали выставить на всеобщее обозрение мертвых надсмотрщиков. Люди хлопали в ладоши и танцевали. Но Габаль не расслаблялся, а проворачивал в голове план.
— А сейчас к управляющему! — крикнул он Хамданам.
41
Улица забурлила словно проснувшийся вулкан, еще до того как Габаль и его родня вышли из дома. Женщины повыбегали вслед за своими мужчинами, которые двинулись в жилища надсмотрщиков. Тех, кого заставали, били и руками, и ногами. Родственникам и близким надсмотрщиков приходилось спасаться бегством, прикрывая затылки и лбы, со стоном утирая слезы. Их дома были разграблены подчистую: мебель, одежду, еду уносили, остальное же ломали и выбивали стекла, пока дома не превращались в руины. Потом разгневанная толпа потекла к дому управляющего и собралась у запертых ворот. Раздались громогласные требования: «Дайте управляющего!», «Пусть только попробует не выйти!» Они сопровождались улюлюканьем и насмешками. Часть людей направилась к Большому Дому, призывая аль-Габаляуи выйти из своего добровольного заточения и разобраться в том, что творилось на улице. Остальные же продолжали стучать кулаками по воротам дома управляющего и наседать на них плечами, подстрекая растерявшихся помочь им выбить двери. И в этот решающий момент подошел Габаль, приведший за собой мужчин и женщин рода Хамдан. Воодушевленные своей очевидной победой, они держались уверенно
— Жители нашей улицы! Я приветствую и благодарю вас!
Ему ответили радостными криками, но он поднял руку, требуя тишины.
— Пока вы не разойдетесь, мы не сможем довести задуманное до конца.
Все в один голос ответили ему:
— Мы жаждем справедливости, господин нашей улицы!
Но Габаль повторил громко, так чтобы слышали все:
— Идите спокойно, и свершится воля владельца!
Люди не переставали восхвалять владельца имения и его внука Габаля, однако тот всем своим видом показывал, что следует разойтись. Им бы хотелось остаться, но, не выдержав прямого взгляда Габаля, они начали расходиться один за другим, пока никого не осталось. Габаль подошел к дверям, постучал и позвал:
— Дядя Хасанейн, откройте!
Испуганный голос ответил:
— Там полно людей…
— Кроме нас, здесь никого нет.
Дверь открылась, и вошел Габаль, а следом за ним представители его рода. Они прошли по крытому пальмовыми ветвями коридору и увидели в дверях гостиной беспомощно стоявшую ханум. На пороге показался бледный как смерть аль-Эфенди с опущенной головой. При его появления Хамданы зашептались.
— Мне так плохо, Габаль! — простонала Хода.
Габаль с презрением указал на аль-Эфенди:
— Если бы свершилось то, что задумал этот бесчестный человек, мы бы все сейчас лежали растерзанными трупами.
Ханум в ответ только громко вздохнула. Габаль жестко посмотрел на управляющего.
— Каким ничтожным ты кажешься без своего окружения! Никто из надсмотрщиков тебя не защищает. Смелости у тебя ни на грош. А спрятаться тебе не за кем. Если бы я захотел разнести твой дом, то в квартале бы нашлись люди, которые разорвали бы тебя в клочья и затоптали бы ногами.
Аль-Эфенди вздрогнул и весь сжался, став совсем ничтожным. Ханум подошла к Габалю со словами:
— Я хочу слышать от тебя только добрые слова, к которым привыкла. Мы сейчас в трудном положении, мы заслуживаем снисхождения и милосердного обращения.
Габаль нахмурился, чтобы скрыть свое волнение.
— Если бы не мое отношение к тебе, то события развивались бы по-другому.
— Я не сомневаюсь, Габаль. Но знаю, ты не можешь отказать мне в просьбе.
— Восстановить справедливость, не пролив при этом ни капли крови, нелегко.
Аль-Эфенди сделал непонятный жест, пошатнулся, теряя силы, и еще больше съежился.
— Что было, то было, — сказала Хода. — Будем повиноваться твоей воле.
Было ясно, что аль-Эфенди из последних сил пытается что-то сказать.
— Есть же возможность исправить сделанные ошибки, — проговорил он тихо.
Все с любопытством ждали, что скажет этот могущественный человек, выглядевший теперь таким слабым и жалким. Сумевший прервать свое молчание аль-Эфенди приободрился.
— Ты сегодня по праву можешь занять место Заклата, — сказал он.
Лицо Габаля почернело, и он с презрением ответил:
— Я не прошу назначать меня охранять улицу. Ищи защиты, но не у меня. Я требую вернуть Хамданам все их права.
— Возьмите их! Ты можешь управлять имением, если хочешь.
— Как раньше, Габаль! — вставила Хода.
Но тут раздался голос Даабаса:
— А почему бы нам не взять себе все имение?!
Хамданы всполошились, управляющий с женой снова побледнели как полотно. Но Габаль возмутился:
— Владелец поручил мне вернуть права на вашу часть имения, а не отнимать имущество у других!