Дети нашей улицы

Махфуз Нагиб

Габаль замолчал, и зависла тишина, собравшиеся замерли как зачарованные. Они задумчиво обменялись взглядами и дружно обернулись к Хамдану.

— Нужно поразмыслить, прочувствовать эту историю! — отозвался тот.

— Это не похоже на бред от дурмана, все сказанное — правда, — отозвался Даабас.

Уверовавший Далма заявил:

— Это не бред! Или наше право на имение тоже бред?

С некоторым колебанием Хамдан ответил:

— А ты не спросил его, что мешает ему самому восстановить справедливость? Не спросил, что толкнуло его отдать бразды правления людям, которые нас лишили всяких прав?

Габаль недовольно ответил:

— Не спросил. Был не в состоянии. А если бы ты встретил его ночью в пустыне, не побежали

бы у тебя мурашки от страха? Случись это с тобой, ты не посмел бы спорить с ним или сомневаться в его правоте.

Хамдан покачал головой в знак согласия:

— Это похоже на аль-Габаляуи. Но может, лучше ему самому было претворить слово в дело?

— Тогда терпите, пока не сгинете в унижении! — вскричал Даабас.

Поэт Радван откашлялся и сказал, осторожно всматриваясь в лица присутствующих:

— Красивые слова, но подумайте о том, куда они нас заведут!

— Мы уже ходили просить милости, и что из этого вышло? — грустно спросил Хамдан.

— Чего бояться? — вмешался юный Абдун. — Ведь хуже уже не будет…

Хамдан ответил, отговариваясь:

— Я не за себя боюсь, за вас.

— Я пойду к управляющему один, — гордо заявил Габаль.

— Мы с тобой! — придвинулся к Габалю Даабас. — Не забывайте, что аль-Габаляуи предрек ему успех!

— Я пойду один, — сказал Габаль и добавил: — Когда — сам решу. Но я хочу быть уверен в том, что вы все как один поддержите меня и проявите стойкость.

Абдун резко вскочил:

— Мы с тобой до конца!

Его воодушевление передалось другим — Даабасу, Атрису, Далме и Фаванису. Радван же с хитрецой спросил, знает ли жена Габаля, что привело его сюда. И Габаль рассказал им, как открыл свой секрет аль-Балкыти, как тот советовал ему взвесить все последствия, и как он сам настаивал на возвращении в квартал, но жена решила идти вместе с ним до конца.

На этом Хамдан поинтересовался, показывая, что сам он согласен:

— Когда пойдешь к управляющему?

— Когда у меня созреет план, — ответил Габаль.

Хамдан поднялся.

— Я обустрою для тебя комнату в своем доме, — сказал он, — Ты мне дороже сына. А о прошлой ночи завтра будут слагать стихи под ребаб, как о жизни Адхама. Давайте поклянемся быть вместе и в радости, и в горе!

В этот момент до них донесся голос Хамуды, возвращающегося домой на рассвете. Заплетающимся от хмеля языком он пел:

Эй, парень хмельной, что выпил со мной! Щедрее тебя не бывало! Закусим с тобой! Шатаясь, пройдем по кварталу!

Они лишь на мгновение отвлеклись на его завывания и, полные решимости, протянули друг другу руки, скрепляя договор.

38

В квартале узнали о возвращении Габаля. Видели, как он шел с мешком за плечами, видели, как его жена ходила за покупками в аль-Гамалию. Поговаривали и о его новой профессии, которой на улице никто не владел. Однако свои фокусы Габаль показывал в соседних кварталах, и никогда в своем. Крайне редко он доставал змей, и никто не мог подумать, что он способен запросто с ними управляться. Несколько раз он уже проходил мимо дома управляющего как чужой, на самом деле глубоко страдая от тоски по матери. Надсмотрщики тоже видели его — Хамуда, аль-Лейси, Баракат, Абу Сарии. Не смея бить его по лицу, как остальных Хамданов, они прилюдно оскорбляли его и высмеивали его мешок. Однажды Габаль столкнулся с Заклатом, который впился в него злыми глазами и спросил, преграждая дорогу:

— Где тебя носило?

— Мир огромен, — мечтательно ответил Габаль.

— Я тут главный, — разозлился Заклат. — Я могу спрашивать у тебя все, что хочу, а ты должен отвечать мне…

— Я ответил тебе.

— А чего ты вернулся?

— А зачем человек возвращается домой?

— На

твоем месте я не стал бы этого делать! — угрожающе сказал Заклат.

Вдруг он рванул с места и чуть не сбил Габаля с ног, но тот успел уклониться, едва сдерживая гнев. Вдруг привратник из дома управляющего позвал его. Габаль с удивлением обернулся, подошел к нему, и они встали у самых ворот, тепло пожимая друг другу руки. Расспросив его обо всем, привратник сообщил, что ханум хочет его видеть. Этого приглашения Габаль ждал с самого своего появления на улице. Сердце подсказывало, что скоро он его получит. Сам он не мог явиться незваным гостем туда, откуда ушел. Поэтому решил не просить о встрече, чтобы не вызывать подозрений ни у управляющего, ни у надсмотрщиков, пока они сами его не позовут. Как только он переступил порог дома, как весть об этом разлетелась по улице. Проходя в гостиную, он быстрым взглядом окинул сад с его высокими деревьями тутовника и смоковницы и розовыми кустами по углам. Однако зимний воздух впитал их привычный аромат. Крутом было светло и спокойно, из проплывающих мимо белых облаков лился свет. С трудом отгоняя от себя нахлынувшие воспоминания, Габаль поднялся по лестнице. Войдя в зал, он увидел ханум и ее мужа сидящими в ожидании. Габаль посмотрел на мать, их глаза встретились, и женщина, отдавшись чувствам, поднялась ему навстречу. Он припал к ее рукам и начал их целовать. Она нежно прикоснулась губами к его лбу. Габаль почувствовал, как его охватывает любовь к ней и счастье. Он повернул голову к управляющему и увидел, как тот неподвижно сидит, наблюдая за ними холодным взглядом. Аль-Эфенди протянул ему руку, немного привстал со своего места и тут же сел обратно. Хода оглядела Габаля с удивлением и тревогой — худощавый, в грубой галабее с толстым поясом, в изношенной обуви, выгоревшей шапочке на густых волосах — в ее взгляде сквозила жалость. Взгляд выразительнее слов говорил, что ей больно видеть его живущим другой жизнью, словно последняя надежда, которую она лелеяла, разбилась вдребезги. Хода пригласила Габаля сесть рядом и в полуобмороке опустилась в свое кресло. Понимая, что с ней творится, Габаль твердым голосом начал рассказывать о жизни у рынка на аль-Мукаттам, о своем ремесле и семье. Он восторженно описывал свою жизнь, несмотря на все трудности. Ходе было неприятно слушать его рассказ.

— Жизнь идет своим чередом. Но как же ты мог не зайти к нам сразу, как вернулся на улицу? — спросила она.

Он чуть было не проговорился, что именно ради ее дома он и вернулся сюда, но решил сообщить об этом позже, когда наступит подходящий момент. Он еще не пришел в себя от этой встречи.

— Я хотел зайти, но у меня не хватило смелости появиться здесь после всего, что произошло, — ответил он.

Вдруг аль-Эфенди грубо спросил:

— Зачем же ты пришел, если там тебе так хорошо живется?

Ханум посмотрела на мужа с упреком, но он не обратил на это внимания. Габаль же ответил, улыбнувшись:

— Возможно, господин, я вернулся для того, чтобы встретиться с вами.

— Но ты, бессердечный, не зашел к нам, пока мы не пригласили тебя, — укоряла его Хода.

Склонив голову, Габаль ответил:

— Поверьте мне, госпожа, каждый раз, когда я вспоминал обстоятельства, вынудившие меня покинуть дом, я проклинал их всей душой.

Аль-Эфенди недоверчиво посмотрел на него, спрашивая, что он имеет в виду, но Хода опередила его:

— Тебе ведь уже известно, что род Хамданов прощен ради тебя.

Габаль понял, что сцена семейной идиллии подходит к концу и что сейчас надо будет выдержать бой.

— Да, госпожа, — ответил он. — Они страдают от унижения, которое хуже смерти. Среди них есть и убитые.

Аль-Эфенди с силой сжал четки и злобно вскрикнул:

— Они преступники! Они получили по заслугам!

Хода замахала руками, умоляя его:

— Давай забудем прошлое!

Но аль-Эфенди настаивал:

— Кодра не мог оставаться неотомщенным.