Дети погибели
Шрифт:
– Да как же это… – прошептал Иван Иванович.
– Так уж, – угрюмо ответил Фёдор Михайлович. – Иначе – никак.
Выйдя из парадного, Достоевский почти столкнулся с молодым человеком, почти юношей. Хотел буркнуть: «Прошу прощения», но юноша внезапно сказал:
– Фёдор Михайлович? А я вас жду.
Достоевский глянул по сторонам: прохожих было мало. Неподалёку стояли, в ожидании ездоков, три пролётки.
– Что
– Меня зовут Николай. Я недавно из Женевы. Встретиться с вами мне посоветовал… Географ.
Достоевский поднял брови.
– Сударь… – проговорил он довольно желчно. – Я не понимаю, о ком вы говорите. И, кстати, откуда вы узнали, что я здесь?
– Мне сказал ваш мальчик-посыльный: я был у вас на квартире.
– Не понимаю… Это какая-то ошибка. Прошу простить… – и Достоевский попытался обойти Николая, но тот, отступив на шаг, вновь преградил ему дорогу.
– Послушайте… – смущаясь, сказал Николай. – Географ предупредил, что вы недоверчивы. Да, вы меня не знаете, и я вас хорошо понимаю… Вам знакомо слово «Шарлотта »?
Достоевский пожал плечами, покосился на Николая. Да, о лигере Шарлотте упоминал Хронос. Но это ещё ничего не означало. Разговор могли подслушать. За Хроносом, кажется, внимательно следят…
– Трудись, как сталь, и защищайся, – сказал Николай. – Latet…
– Anguis in herba… – машинально закончил Достоевский.
Пытливо взглянул на Николая и молча двинулся по тротуару. Николай зашагал рядом.
– Мы не встречаемся на улицах, – заметил Достоевский. – А когда встречаемся, друг друга «не узнаём». А некоторых я и в лицо не знаю.
– Хорошо. Я сейчас же вас оставлю. Только передам новости, которые вас могут заинтересовать… Во-первых, Географ просил передать, что прежняя договорённость о встрече остаётся в силе. Во-вторых, как мне стало известно, на днях в Таганроге арестован некто Плетнёв. Под этой фамилией скрывается Леон Мирский. Тот самый, что стрелял в шефа корпуса жандармов Дрентельна. При аресте Мирский оказал вооружённое сопротивление. В-третьих, арестованный по делу об убийстве харьковского генерал-губернатора Григорий Гольденберг начал давать показания.
Достоевский бросил короткий взгляд на Николая.
– Какое мне дело до Гольденберга? Кстати, вы сами-то – не из их ли компании?
Николай снова смутился.
– Это пока не важно. Речь о другом: некоторые из террористов полагают, что Мирский, как и Гольденберг, тоже может начать давать признательные показания.
– Вот как? Хороших же товарищей воспитывают ваши пропагаторы…
– Дело не в товарищах… Гольденберг обманут. А Мирский запуган.
Достоевский помолчал.
– Есть ли возможность помочь Мирскому бежать?
Николай подумал, нервно поправил очки.
– Безвыходных ситуаций, я думаю, не бывает… Хотя этот вопрос террористами не обсуждался. Мирский, как особо опасный преступник, будет препровождён
– Ну да, – не без иронии согласился Фёдор Михайлович. – Приблизительно так же, как «освободили » Войнаральского… Смертельно ранили жандармского офицера, осиротив его детей. А жандармы с Войнаральским сумели уйти от погони.
Николай покраснел. Дело в том, что в попытке освобождения Войнаральского он, Николай, принимал самое непосредственное участие.
– Бывает и такое… Но откуда вам всё это известно? – как-то несуразно произнёс Николай и покраснел ещё больше.
– Откуда известно? Да из заграничной печати, сударь мой. Я ведь каждый год бываю в Германии… – Достоевский приостановился, спросил: – Это всё, что вы хотели мне сообщить?
– Всё.
– Тогда прощайте.
– Прощайте, Фёдор Михайлович. Жаль, что я не могу быть с вами до конца откровенен…
– И, конечно, всему виной моя чрезмерная подозрительность, – буркнул Достоевский, и, не оборачиваясь, ускорил шаг.
Николай постоял, глядя ему вослед. Потом влез в пролётку.
– Невский проспект, дом Корфа, – сказал он извозчику.
Ни Достоевский, ни Николай не заметили, как какая-то сгорбленная старуха влезла в следующую пролётку.
– Куды ты прёшь, старая? – злобно спросил извозчик.
Горбунья молча показала ему целковый и, слегка запинаясь, сказала каким-то неестественным ломким голосом:
– Вон за тем господином. В шляпе. Да шибко не торопись…
Байков снова был в сомнении: только что из полицейского управления при градоначальнике сообщили о невероятном случае. Ночью кто-то проник на кладбище Новодевичьего монастыря, раскопал могилу Макова, вскрыл гроб… И привязал полуразложившийся труп к только что установленному чугунному кресту. Привязал, как положено: запястья на поперечине, ноги – вместе. И привязал-то не верёвками, а какими-то окровавленными полосками ситца…
Допрос ночного сторожа ничего не дал: сторож всю ночь не выходил из привратницкой кельи у входа, и будто бы ничего не слышал. А может, и вправду не слышал?
От этой новости Байкову показалось, что комната наполнилась трупным смрадом. Невыносимым, страшным, тошнотворным…
Байков вздохнул, оправил мундир, понюхал для чего-то рукав, и вошёл в кабинет Комарова.
Как и следовало ожидать, Комаров разволновался, хотя и держал себя в руках.
Он лишь стукнул кулаком по подлокотнику кресла и сказал: