Дети погибели
Шрифт:
И причитал:
– Ах ты, Господи! На глазах у караула! У заключённых! Что же будет?..
Внезапно он заметил, что Комаров смотрит прямо на него. И не просто смотрит, – подмигивает одним глазом!
Ганецкий рухнул в кресло, ничего не понимая.
Рука невольно тянулась креститься…
Неизвестно, сколько бы ещё продолжалась эта странная, невозможная сцена, если бы не явился доктор Вильмс: тучный одышливый старик.
Комаров, увидев Вильмса, немедленно поднялся и сел.
– А! Доктор прибыл, – сказал он. – Хорошо. Я прошу вас подождать пока в приёмной. И, пожалуйста, никому
Вильмс удивлённо пожал плечами, покрутил круглой белой головой.
– Так вы не больны? – спросил он.
– Болен, – не моргнув глазом, ответил Комаров, вытирая платком кровь с расшибленного лба. – Но болезнь моя к медицине отношения не имеет.
Вильмс снова пожал плечами:
– Как вам угодно, – и вышел, одышливо сопя.
Некоторое время Комаров и Ганецкий молча смотрели друг на друга. Наконец Ганецкий рискнул спросить:
– Это был спектакль?
– Да, – Комаров кивнул и улыбнулся. – И, кажется, удачный. Как вы находите, Иван Степанович?
Ганецкий внезапно покраснел:
– Я нахожу… – с трудом выговорил он, сунув палец за ворот мундира, словно ему стало трудно дышать. – Нахожу, Александр Владимирович, что на этот раз вы зашли слишком далеко… Или это какая-то ваша игра?.. Скверная, очень скверная игра.
– Нет, Иван Степанович, – отозвался Комаров, выпивая воды из стакана, стоявшего на столике в изголовье дивана. – Это ваша крепостная команда зашла слишком далеко.
– Что вы хотите этим сказать? – прохрипел Ганецкий; лицо его было уже не красным, а бурым, с белыми пятнами на щеках.
– Так-так, – пробормотал Комаров. – Выходит, вы не знали, что происходило у вас под носом, в Алексеевской равелине?
– Что же… Что же там происходило?
– Спросите у смотрителя, полковника Филимонова, Иван Степанович. Хотя я далеко не уверен, что вы не знали о том, что узник нумер 5 развратил охранников настолько, что они объявили его законным наследником престола.
– Что-с? – Ганецкий приподнялся от неожиданности. – Что вы такое говорите?
Комаров покивал.
– Разумеется, Иван Степанович, вы и не могли знать, что караульные приносят Нечаеву с воли всё, что он пожелает. Они передают террористам, остающимся на свободе, записки и даже целые послания Нечаева. А он платит караульным деньги! При явном попустительстве начальника караула, смотрителя и его помощника!
Ганецкий вскочил:
– Но этого не может быть!
– Увы, Иван Степанович, – печально заметил Комаров. – Дело в том, что я давно уже наблюдаю за этими фантастическими событиями. Нечаев, самый секретный государственный узник, из камеры руководит подготовкой покушения на Государя! Я давно понимал, что положение становится нетерпимым. Но, учитывая субординацию и особые распоряжения генерала Дрентельна, я полагал, что именно вы должны были начать служебное расследование… Теперь, когда я понял, что решительных шагов от вас не дождаться, я был вынужден разыграть этот спектакль. Таким образом, я останусь в стороне от будущего расследования, а вам предоставлю блестящую возможность отличиться перед генерал-губернатором фельдмаршалом Гурко…
Комаров вспомнил что-то и рассмеялся.
– Воображаю, что сейчас творится в камере
Ганецкий молчал, стоя перед Комаровым, как нашкодивший семинарист.
Комаров помолчал, потом прихлопнул себя по коленям.
– Итак, Иван Степанович. Предлагаю вам писать срочную докладную записку нашему вновь испечённому фельдмаршалу об обнаруженных в равелине безобразиях. Будто бы вы только что узнали о них. С Нечаевской вольницей пора заканчивать. Самого узника – немедленно в кандалы и на цепь. Всю караульную команду – под арест, включая помощника смотрителя… А теперь, будьте добры, позовите этого вашего доктора.
Ганецкий сделал несколько шагов, молча выглянул за дверь.
Когда Вильмс вошёл, Комаров поднялся и скомандовал:
– Смирно! Слушать меня внимательно! При любых объяснениях с кем бы то ни было, вы будете отвечать, что у меня был приступ неизвестной болезни. И более, – Комаров покачал пальцем перед лицом побледневшего Вильмса, – ни-че-го! Вы оказали мне первую помощь и отправили из крепости. Всё. Вам понятно?
– Так точно! – натужно просипел Вильмс.
– Отлично. Запомните: кто бы ни спрашивал, хотя бы сам генерал-губернатор, или даже цесаревич Александр Александрович.
– Слушаюсь! – довольно бодро ответил Вильмс, хотя колени его явственно подрагивали.
– Ступайте, – велел Комаров. Повернулся к Ганецкому: – Ну, а вы, Иван Степанович, берите своих адъютантов и сходите в Алексеевский равелин. А затем пишите секретную записку на имя Гурко.
Ганецкий молчал, тяжело дыша.
– Какое право вы, генерал-майор, имеете приказывать мне, генерал-адъютанту свиты?
– Я не приказываю, – мягко ответил Комаров. – А настоятельно советую. Ибо в вашем бездействии на протяжении этих лет можно увидеть небрежность и халатность. А можно – преступную небрежность… Если не сговор.
Ганецкий вздрогнул.
– И потом, я, со своей стороны, тоже подам рапорт Дрентельну, а Александр Романович, в свою очередь – цесаревичу. Как вы думаете, чем это грозит для вас?
Ганецкий молчал.
– Ну, вот видите, – Комаров поднялся с дивана, застегнул пуговицы мундира и шинели. – Спасибо, – улыбнулся он краешком губ. – Вы так трогательно ухаживали за мной…
Ганецкий прохрипел в ответ что-то неразборчивое.
«Жаль старика. У себя под носом уже ничего не видит. Давно бы в отставку, на пенсию пора: семидесятый годик пошёл», – подумал Комаров, выходя.
Глава 15
Дворецкий Иван Иванович постучал в двери гостиной, потом вошёл. Елизавета Яковлевна дремала, лёжа на кушетке лицом к стене.
Иван Иванович кашлянул.
Елизавета Яковлевна со стоном повернула голову:
– Чего тебе?
– Так что, к вам делегация, – понизив голос, доложил дворецкий.
Елизавета Яковлевна привстала. Глаза её стали круглыми от испуга: в слове «делегация» ей почудилось страшное. Толпа кредиторов, а то и похуже: консьерж, дворник и несколько полицейских чинов, явившихся с намерением выселить её из квартиры, как и грозилась домовладелица генеральша Зуева.