Дети Разума
Шрифт:
Новинья не ответила, у нее не было слов, в глубине души она чувствовала, что на этот раз Пликт сказала правду.
Но Валентина обошла вокруг кровати, подошла к двери и влепила Пликт увесистую пощечину. Пликт пошатнулась под ударом и стала оседать по дверному проему, пока не оказалась на полу, держась за свою пылающую щеку, по которой покатились слезы.
Валентина возвышалась над ней.
– Ты никогда не будешь Говорить о его смерти, ты поняла меня? Человек, который может говорить такую гнусную ложь, просто чтобы сделать больно, чтобы побольнее ударить того, кому завидует, не может быть Голосом! Я стыжусь, что когда-то позволила тебе
– Нет, - воскликнула Новинья.
– Нет, не сердись на нее.
Это правда, правда…
– Тебе это кажется правдой, - убежденно сказала Валентина, - потому что ты всегда хотела верить худшему о себе. Но это не правда. Эндер любил тебя искренне, и ты ничего у него не крала, и жив он до сих пор только потому, что любит тебя.
Вот единственная причина, по которой он не может уйти из этой жизни и помочь Джейн попасть туда, где она сможет жить.
– Нет, нет, Пликт права, я истребляю людей, которых люблю!
– Нет!
– выкрикнула сквозь плач Пликт.
– Я лгала тебе! Я так сильно его люблю и набросилась на тебя только потому, что он все равно твой, хотя тебе он даже не нужен!
– Я никогда не переставала любить его!
– воскликнула Новинья.
– Ты оставила его. И пришла сюда одна.
– Я ушла, потому что не могла…
Валентина закончила за нее предложение, когда она замолчала:
– Потому что ты не могла вынести мысли, что он покинет тебя первым. Ты сама это понимаешь, ведь так? Ты уже тогда чувствовала, что он умирает. Ты знала, что ему пора уходить, завершить свою жизнь, и ты не могла вынести, что придется позволить ему покинуть тебя, потому-то и покинула его первой.
– Возможно, - сказала Новинья устало.
– В любом случае все это только вымысел. Сначала мы делаем то, что делаем, а потом, задним числом, выдумываем объяснения своим поступкам, только они никогда не бывают истинными - истинные всегда ускользают.
– Тогда как тебе такое?
– подхватила Валентина.
– А что, если на этот раз тот, кого ты любишь, не предаст тебя, ускользнув и умерев против твоей воли и без твоего позволения? Что, если на этот раз ты разбудишь его и скажешь, что он может жить, попрощаешься с ним хорошенько и, благословив, дашь ему уйти. Только раз, а?
Совершенно обессиленная Новинья снова заплакала.
– Я хочу, чтобы все закончилось, - всхлипнула она; - Я хочу умереть.
– Именно поэтому он не уходит, - настаивала Валентина.
– Разве ради него ты не можешь выбрать жизнь и отпустить его. Оставайся в Милагре, будь матерью своим детям и бабушкой детям своих детей, расскажи им историю Ос Венерадос, Пипо и Либо, расскажи им об Эндере Виггине, который пришел, чтобы исцелить твою семью, и долгие-долгие годы, до конца дней своих, был тебе мужем. И тогда эти истории, а не какой-то Голос, не какой-то похоронный оратор и не публичное пиршество над телом, которое хочет устроить Пликт, оставят его живым в памяти единственной семьи, которая у него была. Он все равно очень скоро умрет. Так почему бы тебе не отпустить его с любовью и благословением, без гнева и горестных рыданий, не пытаясь удержать его?
– Ты сложила прелестную историю, - грустно сказала Новинья.
– Но в конце ее ты опять просишь меня отдать его Джейн.
– Как ты говоришь, - ответила ей Валентина, - все истории - вымысел. Важно только то, какому вымыслу ты веришь.
Глава 9
"Я
"Почему ты говоришь, что я одна?
Мое тело со мной, где бы я ни оказалась,
с нескончаемой историей
о жажде и удовлетворении,
об утомленности и сне,
о еде и питье, о дыхании и жизни.
С такой компанией
Никогда не останешься в одиночестве.
И даже когда мое тело сотрется
и останется лишь слабая искорка,
я не буду одна,
потому что боги увидят мой маленький огонек,
вторящий танцу прожилок деревянного пола,
и узнают меня,
и назовут мое имя,
и я воскресну".
"Умираю, умираю, мертва".
В том, что жизнь Джейн заканчивалась среди звеньев анзиблей, было некоторое милосердие. Хотя она все еще продолжала понимать, что погибает, что теряет все больше и больше, страх ослабевал, потому что теперь она уже не могла вспомнить, что именно утратила. Она даже не заметила, когда исчезла связь с анзиблями, которые позволяли ей управлять сережками Питера и Миро. И когда осталось только несколько последних неотключенных нитей анзиблей, она уже ничего не чувствовала и не могла понять ничего, кроме необходимости цепляться за эти последние нити, хотя их было слишком мало, чтобы поддерживать ее, хотя ее жажда никогда не могла бы удовлетвориться ими.
"Это не мой дом".
Это была не мысль - в том, что осталось от нее, не было места для чего-нибудь такого сложного, как сознание… Скорее это была жажда, смутная неудовлетворенность, неугомонность, которая охватывала ее, когда она носилась по оставшимся нитям, вверх и вниз - к анзиблю Джакта, к анзиблю лузитанского порта, к анзиблю шаттла Миро и Вэл, из конца в конец тесного пространства, тысячи, миллионы раз, вперед и назад, ничего не различая, ничего не понимая, ничего не создавая.
"Это не мой дом".
Если существовало нечто, что отличало айю, которые пришли в Мир, от тех, которые навсегда остались во Вне-мире, то это была неуемная жажда роста, желание быть частью чего-либо большого и прекрасного, принадлежать. Тех, у кого не было такой потребности, никогда бы не привлекла такая сеть, как та, что королевы ульев создали три тысячи лет назад для Джейн. Впрочем, в эту сеть не попали бы и те айю, которые стали королевами ульев или их рабочими, пеквенинос, людьми, и Другие - со слабыми возможностями, но верные и предсказуемые, которые стали искрами, вспышки которых не заметны даже в самых чувствительных приборах, пока их танец не станет таким сложным, что людям он будет виден как поведение кварков, мезонов, волн или частичек света. Всем им нужно было быть частью чего-то, и когда это происходило, они радовались:
"Я - это мы, а то, что мы делаем вместе, - это я".
Но айю - эти несотворенные существа, которые одновременно были и строительными блоками, и самими строителями, - не были похожи друг на друга. Те, что были слабы и полны страха, достигали определенной точки и либо не могли, либо не решались расти дальше. Они удовлетворялись маленькой ролью, существованием на пороге чего-то прекрасного и доброго. Многие люди, многие пеквенинос достигали этой точки и позволяли другим направлять и контролировать их жизни, подстраивались, всегда подстраивались - им было хорошо от того, что они нужны. Уа Лава: они уже достигли точки, где могли сказать: "Хватит уже!"