Дети Революции
Шрифт:
— Только медленно, — поставил встречное условие отец, — чтоб не простыла.
— Идёт, — быстро согласилась Кэйтлин, — а можно нескромный вопрос?
— Гм… давай.
— Что там с Дарьей? Я ж вижу, что без женщины тебе тяжело, а она симпатичная и характер нормальный.
По меркам девятнадцатого века, с его ханжеством и морализаторством, разговор из ряда вон выходящий, но попаданец приучил дочь, что без лишних ушей они могут говорить достаточно откровенно.
Неудобно, конечно… но деваться-то некуда! Наслышан о случаях, когда ученицы гимназий сильно удивлялись
Раздражающих мелочей, вроде того, как некоторые особо воспитанные девицы называют яйца куриными фруктами, отчаянно краснея при этом, и без того слишком много. Правда, курящие, выпивающие и бравирующие половой самостоятельностью эмансипе[1] так же не приводили в восторг.
Спи ты с кем хочешь, но окружающим-то к чему об этом знать? А уж если твоё желание равноправия доводит то теорий, вроде Стакана воды[2], то и вовсе.
Поначалу попаданец относился к теоретикам равнодушно, с ноткой пренебрежительного юмора. Если уж в двадцать первом веке не сподобился проникнуться своеобразной философией, то в девятнадцатом тем более. Затем, по мере вживания, юмор и равнодушие исчезли напрочь, особенно когда насмотрелся на гуляющих по улицам сифилитиков с провалившимися носами. Сифилис ныне не лечится, как и гонорея. Так что ханжество попаданца по большому счёту вынужденное.
— Откровенно? Ушла Дарья, смело её революционным порывом. Ныне какой-то пост у Хлудова занимает по снабжению и вроде как справляется. И… кажется, она к Герасиму Ивановичу ушла.
Кэйтлин, несколько покраснев от темы, тем более неуместной, что разговор шёл между дочкой и отцом, тем не менее дожала.
— Заведи себе кого-нибудь, пожалуйста. Горничную найми, что ли. Не дело по борделям ходить, сейчас среди этого контингента обстановка прямо-таки эпидемиологическая.
— Ох… — крутнул головой Алекс, — воспитал же на свою голову.
— Пап…
— Ладно, обещаю. Но и ты мне пообещай не заводить больше подобных разговоров, по крайней мере до тех пор, пока у самой дети не появятся.
— Лопатой прям, я те говорю! — Нетрезвый Жан-Жак, ходивший в поход с Адмиралом, уверял старых дружков, знакомых ещё по трущобам, — да пусть Шарль скажет! Шарль!
— Чё надо!? — Оторвался от смазливой девицы рослый галл, вглядываясь в полумрак таверны. Полдюжины тусклых керосиновых ламп не слишком-то хорошо справлялись с работой. Но оно и к лучшему, пожалуй — будь освещение получше, добрая половина здешних девочек отправилась бы на пенсию. А так ничего… находят пока клиентов.
— Скажи, что лопатой прям алмазы!
— Ну? Лопатой и есть. Песок гребли лопатами, да через сито, так почитай каждый раз хоть один, хоть крохотный, да алмазик.
— Врёшь! — Восхищённо выдохнул один из тех, кто собрался в трактире послушать наших героических парней.
Шарль молча пожал плечами и снова потянулся к девице, запуская лапищу в корсаж притворно запищавшей проститутке. Такое равнодушие лучше всяких слов сказало аборигенам
— С собой? — Спросил жадно какой-то крысомордый тип. Жан-Жак оскалился ехидно-понимающе…
— Хрена! Об сказал, что всё по честному поделим, чтоб поножовщины и зависти не появилось. А то как иначе-то? Один на боевом посту стоял, так ему и ничего, а второй из-за никчёмности поковырялся в песке, да миллионщиком стал? Не… наш Адмирал — голова! Алмазы в общий котёл пошли, к призовым деньгам за английские корабли.
— Не дадут, — с ноткой надежды сказал ментальный близнец крысомордого, неприятно облизывая обметённые герпесом губы и сжимая грязную рюмку с абсентом.
— Как же, — захохотал рассказчик, — уже! Адмирал огранить алмазы велел, так они много дороже стоят. Денежки уже на счету! Я вот домик решил купить…
— Домик, — зашелестели голоса вечно безденежных обитателей Парижского дна.
— Под Марселем, в пригороде, — подтвердил Жан-Жак, — стоянка у флота там ныне, так что домик поближе… жениться смогу. Я и так в Париж попал как отличившийся, ну и в охрану заодно — бриллианты охраняли.
— Домик, — безнадёжно сказала молоденькая, ещё непотрёпанная Зизи, к которой уже подкатывались коты[3], — детишки.
— Детишек хочешь? — Внимательно посмотрел на неё Жан-Жак, — а как же Париж?
— А… что мне здесь, на панель только и остаётся. Пока держусь, но жрать-то хочется каждый день. С работой же ныне туго, не тебе рассказывать — сам ведь на флот подался от безденежья.
Жан-Жак внимательно поглядел на неё ещё раз. Хорошенькая, чистоплотная, явно домашняя. Чувствовался в ней какой-то уют и нездешняя домовитость.
— А знаешь, — сказал он неожиданно для самого себя, — поехали со мной! Домику хозяйка нужна. Жениться пока не обещаю…
— Я согласна! — Выпалила девушка. Домик, ореол героя у будущего мужа… да, мужа! Чтобы он там не думал себе насчёт посмотрим. Что ещё нужно нормальной девушке, чтобы почувствовать себя счастливой?
— Быстро, — со сложной смесью зависти и радости сказала пожилая проститутка, сидевшая неподалёку, — но ты народ-то не томи, расскажи — зачем тебя в Париж отправляли?
— Алмазы охранять, — сказал матрос, притянув к себе на колени девушку, — я ж говорил! Нет? А, всё равно в утренних газетах будет… Алмазы те продавать начали, да как! Нас, героев, сам император встречал. Ага… вот как тебя видел, Шарль и вовсе поговорил с ним. Шарль? А, уже в номера с Маризой? Ну, сам потом расскажет, если захочет.
— Про алмазы, — жадно сказала проститутка.
— Вёдрами! Серьёзно говорю, так вёдрами и вносили для пущего… этого, антуражу! Тут же Об аукцион устроил, самые крупные алмазы продавать начал. Император, говорят, смеялся, когда наш Адмирал о таком попросил, но разрешил. Сказал, что героям не грех и разбогатеть, так что пусть. А алмазы те, дескать, счастливые — недаром сама земля африканская к французам благоволит, а иначе как бы мы лаймов смогли разгромить? Там ведь тоже не слабаки, лайми ребята жёсткие, хоть и сволочи. А тут вишь ты, вчистую их сделали!