Дети войны. Народная книга памяти
Шрифт:
Тарасу Сергеевичу рассказали, что Чача сгорела, многие жители погибли, а некоторые, в том числе его старики, остались в живых. Он развил бурную деятельность, обошел большое и малое немецкое начальство. Ходил несколько дней, кому-то давал в решете два десятка яиц. Короче говоря, недельные хлопоты Тараса Сергеевича да преклонный возраст стариков возымели действие, и в один из дней он привел их, чуть живых, к нам. Разместили стариков на печке.
Как только я уехал, рано утром, на рассвете, каратели дошли до Чачи, окружили ее и подожгли со всех сторон. Тех жителей, кто выбегал, – расстреливали из пулеметов и автоматов. За 2–3 часа деревня в двадцать домов была полностью уничтожена.
Мать, как могла, ухаживала за ними. А они были безумно рады и благодарны своему Тараске и жили у нас долго, пока нас не освободила Красная армия в конце осени 1943 года. После войны старики вернулись в свою Чачу вместе
Касплянская полиция была большой помощницей оккупантам. Я уже частично писал, какие дела она творила. Но и полицейские были разные. Сам начальник полиции Гахович ничем особо видимым себя для касплян не проявил. Видно, он был строгий руководитель за столом, на улице мы его не очень-то и видели. А вот из рядового состава выделялся один полицейский. Его звали «чужак», потому что он был пришлый – из какой-то деревни недалеко от Каспли – то ли из Шелатон, то ли из Слободы. Отличался от остальных полицейских своей жестокостью, любил похвастаться перед касплянами, был среднего роста, с неопределенным цветом волос, ходил в какой-то непонятной рубашке и штанах, больше похожих на гражданскую одежду. О нем по Каспле ходили легенды. Жестоко бил даже женщин в тюрьме при допросах, а уж расстреливал – рука не дрогнет, как говорили.
Лично я с ним близко столкнулся два раза. В первый раз я шел по своей улице Кирова и примерно где жила Нинка Котелкова вдруг услышал грозный окрик «посторонись!». Оглянулся – человек с пистолетом в правой руке мне показывал, чтобы я перешел с правой стороны улицы на левую. Я, конечно, послушался, быстро перешел улицу и остановился. Мимо меня гуськом проходила группа из четырех человек.
Впереди шел высокий, худощавый, в пальто зеленоватого цвета человек, спокойно глядя себе под ноги. Ничего необычного я не заметил. За ним шел небольшого роста в черной одежде и с черной копной волос на голове очень юркий, быстрый в движениях человек. Он шел, оглядываясь вокруг, мелко перебирая ногами. По своему виду он был похож на цыгана и еврея. Замыкал шествие этой тройки среднего роста человек-инвалид, тяжело опираясь на костыли. Этот сосредоточенно смотрел себе под ноги, костыли скрипели, и видно было, что ходьба дается ему с трудом.
Дело шло к вечеру, и все знали: если из тюрьмы немцы или полицаи приводили в больницу людей, то это – расстрел.
Сзади за ними шел полицай Сетькин с опущенной вдоль тела правой рукой, в которой, к своему ужасу, я заметил пистолет. Дело шло к вечеру, и все знали: если из тюрьмы немцы или полицаи приводили в больницу людей, то это – расстрел. Сердце мое екнуло. Я еще раз внимательно оглядел уходящую группу и побежал домой рассказать маме, что видел.
Мать выслушала со слезами на глазах: «Смотри, сынок, ведь твоих уже повели к Кукиной горе». Заходило на западе солнце, на поле ложились длинные тени. Я посмотрел, куда мне указала мать, и увидел ту же картину. По тропинке возле небольшого взгорья (холма) шла группа из трех несчастных, за ними – полицай Сетькин, замыкал шествие немец с винтовкой. Пройдя мокрую лощинку, люди повернули и пошли прямо по тропинке к Кукиной горе. И вдруг здесь началась драка. Мы увидели, что инвалид повернулся к Сетькину и начал бить его костылями. Маленький черный человек выскочил из группы, круто повернул влево, пулей вбежал на взгорок и быстро скрылся за ним. Первый, возглавлявший движение группы, просто побежал прямо по тропинке, и его сразу расстрелял немец из винтовки. Через некоторое время инвалид, дравшийся с полицаем Сетькиным, упал на землю. Он был убит из пистолета. Немец вскочил на пригорок и стал яростно палить из винтовки. Какая там разыгралась трагедия, нам, стоящим у хаты, видно не было. Но немец не побежал дальше, а стал спускаться с пригорка, и мы поняли, что и быстрому маленькому черному человеку не удалось убежать. Так вечером в летний день окончили свой жизненный путь три советских патриота, дорого отдавших свою жизнь.
Вторично судьба столкнула меня с этим страшным полицаем Сетькиным уже после нашего освобождения – в конце сентября 1943 года. Начальник полиции Гахович как-то тихо и бесшумно куда-то сгинул, исчез. А Сетькина взяли в родной деревне, где он, видимо, думал отсидеться. Его привезли в Касплю вместе со старухой-матерью. В здании больничной амбулатории организовали скорый суд. Зал был набит битком. Там были и свидетели злодеяний Сетькина, и просто любопытные. Судил его военный трибунал из трех наших офицеров, высоких по званию. В зале стоял гам, шум, крики, плач. Женщины-свидетели показывали спины, иссеченные плетьми, синяки от побоев, тыкали ими в лицо Сетькину. Он был невозмутим. Тихо сидел на стуле, охраняемый
Суд проходил бурно. Видно, много было обиженных этим злым человеком. Наконец объявили, что суд окончен и удаляется на совещание. Через некоторое время судьи вышли из соседней комнаты, все встали, и был оглашен приговор. Я не очень помню его начало, а вот конец запомнил хорошо. «Изменник и предатель Родины, гражданин Сетькин приговаривается к смертной казни через повешение. Приговор обжалованию не подлежит и должен быть приведен в исполнение в 24 часа». Все загудели, что правильно, что так ему, кровопийце, и надо. Я оказался у задней двери амбулатории и видел, как два автоматчика выводили Сетькина из зала суда. Один автоматчик достал из кармана белый крученый шнур и быстро связал Сетькину руки за спиной. Проходя мимо, я даже подумал, что, наверно, больно, когда руки так связаны за спиной.
К дверям подошла какая-то легковая машина – в нее сели судьи, в другую машину посадили осужденного, его старушку-мать и двух автоматчиков. Все поехали к райисполкому. Там уже возвышалась большая и широкая виселица на двух столбах с перекладиной и болтающейся веревкой с петлей посередине. Рядом в сторонке угрюмо стояла толпа касплян, тихо переговариваясь. Мы, пацаны, прибежали и стали глазеть, что будет дальше. В виселицу медленно въехала большая грузовая машина «ЗИС». Все борта ее были открыты, и образовалась как бы платформа – эшафот. На платформу вскочили два автоматчика, влез на нее и один из офицеров суда с бумажкой в руке. К борту машины подвели Сетькина, подняли его, поставили на платформу под болтающейся веревкой. Офицер громко, членораздельно прочитал по листку приговор, соскочил с машины. Два автоматчика надели на Сетькина веревочную петлю, затем один из них зачем-то вынул из кармана шнур и связал ему еще и ноги. Когда все было готово, один автоматчик хлопнул ладонью по кабине, и машина стала медленно выезжать из-под столбов виселицы. Сетькин медленно перебирал ногами, стараясь держаться прямо. Но вот платформа автомашины полностью выехала из-за столбов. Сетькин вздрогнул, сорвался с нее и повис в петле. Я видел, как его ноги несколько раз конвульсивно дернулись, и все было кончено. Так в 1943 году закончил свой звериный путь один из самых ярых предателей и изменников нашей Родины.
Не знаю, просто уже не помню, по каким делам ходил я за речку в Касплю-2, как ее все звали. Дело было летом, стояла теплая солнечная погода. Я брел, ни о чем не думая, спускаясь с пригорка, по большаку, или – как звали все центральную улицу Каспли, переходящую с востока на запад, – по улице Советской. Спустившись с пригорка около Пашки Марьенкова – знаменитого на всю Касплю балагура, гармониста и даже артиста смоленского театра, – подошел к стоящим близко к дороге зданиям. С левой стороны была почта, а напротив стояла большая и низкая несуразная хата, в которой до войны размещался райвоенкомат. За этими двумя постройками с юга была речка Каспля с отрывистым берегом, а с севера – высоченная песчаная гора, прозванная Почтовой. Дорога сужалась. Я шел, шлепая босыми ногами по дорожной пыли, когда вдруг у крыльца здания бывшего военкомата (где, как я уже знал, немцы устроили самое страшное заведение – жандармерию) меня окликнул стоявший там жандарм. Я слышал, какие жуткие пытки творят немцы над сельчанами в этой жандармерии, и остановился, подумывая просто дать ребячьего стрекача от столь опасного места.
Немец настойчивее позвал меня подойти к нему. Я увидел, что он стоит не один – перед ним был высокий и стройный наш, советский, военнопленный, одетый в командирскую гимнастерку, брюки, но без головного убора и босиком. Немец, как было видно, что-то нервничал, вертелся. В одной руке он держал большой пистолет, в другой – тонкую плетку, стек, как они называли. Пленный, видя, что я не спешу подойти на зов немца, процедил сквозь зубы: «Пацан, подойди. Иначе он тебя пристрелит». Я свернул с дороги и, дрожа всем телом, подошел к немцу. Это был настоящий жандарм: черный мундир, высокая фуражка, грудь – все было увешено и украшено разными знаками и орденами.
Немец сунул пистолет в свою расстегнутую кобуру, висевшую на животе, переложил хлыст в левую руку и стал мне объяснять, чтобы я зашел в жандармерию и вынес ему оттуда наручники. Это он мне показал свободной от пистолета рукой, обвив своими холеными пальцами запястье. Военнопленный опять тихо, сквозь зубы, сказал: «Пацан, схвати первую попавшуюся железяку и вынеси ему». Я вскочил в здание и замер от страха.
Это была большая пустая хата, посреди которой стоял огромных размеров стол. На нем были разложены самые различные предметы: клещи, кусачки, кольца, зубы, веревки с металлом, петли, ремни, плетки, толстые нагайки, просто металлические прутья, какие-то катки с острыми зубьями, молотки, пилки и многое другое. Я уже знал из рассказов касплян, что это были орудия страшных пыток, которые применялись здесь.