Дети войны. Народная книга памяти

Шервуд Виктория

За время пребывания в Германии я прошла три концлагеря. В конце апреля 1945 года нас гнали к Балтийскому морю. Освободила нас в Мекленбургских лесах Красная армия.

Вспоминать это страшно

Полевая (Недопышайло) Лидия Андреевна, 1926 г. р

Я жила с родителями в деревне Лушино Новоселовского района. Мне было 17 лет, когда я попала на принудительные работы в Германию. Сначала это была шахта в г. Ессене, а после обыска, когда у меня нашли антифашистские песни и обнаружили переписку с советскими военнопленными, я попала в концлагерь Равенсбрюк.

Сначала

прошла санобработку, меня постригли наголо, дали полосатую одежду (пиджак, платье, белье, шапочку), гольфы и деревянные колодки. Присвоили № 26744 и отметку «политзаключенная». Затем поселили в барак, где находилось около 200 человек. Грязь, теснота, вонь. Трехъярусные нары, матрасы, набитые опилками. Из труб крематория день и ночь валил удушливый дым. Два месяца меня продержали в карантине, а затем отправили в филиал Равенсбрюка Росшок-Шваруенфорст на работу. Лагерь обнесен колючей проволокой, на вышках эсэсовцы с автоматами. Больных и немощных грузили в «черный транспорт» и отвозили в крематорий в центр.

Нас поднимали в пять утра. После аппеля эсэсовцы с автоматами и собаками гнали на работу. Тех, кто не мог идти, добивали по дороге. Завод был обнесен колючей проволокой, по которой был пропущен ток. Без разрешения дежурных нельзя было даже пройти в туалет. Чуть задержалась, тут же тебя окатывали водой из шланга. В цехе, где я работала, вручную собирали крыло самолета. Работали до 10–12 ночи.

По возвращении в лагерь – снова аппель, потом – сон. Не всегда приходилось поспать – при малейшем подозрении снова поднимали и пересчитывали. Кормили плохо. Многие болели, умирали, некоторые бросались на электрическую проволоку.

Иногда нам в ящик подкидывали газеты, из которых мы узнавали, что наши войска уже на территории Германии. Не стало электроэнергии, началась паника, нас решили гнать на переправу и там потопить в баржах. Но что-то эсэсовцам помешало. Нас загнали в какой-то двор, где все взрывается, рушится.

Без разрешения дежурных нельзя было даже пройти в туалет. Чуть задержалась, тут же тебя окатывали водой из шланга.

Поляк-часовой сказал нам: «Что вы, дивчинки, сидите – спасайтесь, как можете». Мы побежали и ждали выстрелов в спину, но было тихо. Мы ушли в лес.

Это было 1 мая 1945 года.

2 мая мы увидели советского солдата на лошади. Мы плакали и радовались. Потом пошла пехота. В Германии я работала в военно-стратегическом отряде до декабря 1945 года. Потом вернулась домой. На этом мое лихолетье закончилось. Равенсбрюк вспоминать страшно.

Мы старались выбрасывать взрывные капсюли

Гирич Екатерина Григорьевна, 1925 г. р

1941 год. Война. Мне 16 лет. Я закончила 9 классов украинской школы города Марьинка Донецкой области. Наши войска отступали на восток, а немецкая армия брала наши города и села. 19 октября 1941 года мы оказались в оккупации. Начались аресты, расстрелы коммунистов, комсомольцев и евреев.

В Марьинке за один день было расстреляно 150 человек, среди них были маленькие дети. Моего отца тоже расстреляли как коммуниста; а 12 мая 1942 года меня угнали в Германию. В этот день из Донбасса был отправлен первый эшелон в Германию. Везли нас в товарных вагонах, под охраной немецких солдат, на окнах колючая проволока. Привезли в Померанию (северо-восток Германии),

в город Гюстров, на биржу труда. Тут начался отбор, как на невольничьем рынке: бауэры с хлыстами, нам было страшно, они выбирали рабочую силу себе, а военное ведомство – себе. Я попала на военный завод, который находился в лесу Примервальд.

Недалеко от завода был лагерь за колючей проволокой, в котором нам пришлось жить три года. Жили в деревянных бараках, в комнате по 16–18 человек. В лагерной бане мы могли один раз в неделю принимать душ. А один раз в два месяца нас возили в тюремную баню на санобработку и дезинфекцию постелей.

Лагерь охранялся вооруженным вахманом, он же и водил нас строем на работу и с работы.

Завод был огромный, с множеством цехов и бункеров, и все это в лесу. Делали на заводе снаряды. За станком работали две наши девочки и одна немка, выполнявшая обязательную шестимесячную трудовую повинность. Одна из немок, которая работала за нашим станком, относилась ко мне с сочувствием, я была худенькой, бледной девочкой с косичками, и на вид мне можно было дать 14 лет.

Мы были истинными патриотами своей Родины и, по возможности, старались прятать взрывные капсюли в карман, отпрашивались в туалет и там их выбрасывали. Мы радовались, что не все снаряды взорвутся.

Работали в две смены: с 7:00 до 18:00 и с 18:00 до 7:00. Возвращались с работы изможденными. Работа была физически тяжелая и вредная. От горячей серы, которую мы наливали в гильзы снарядов, волосы у нас были красные, а кожа на руках и ногах желтая. На заводе в дневную смену нам давали на обед суп капустный или перловый, в основном с брюквой, реже – гороховый. В ночную смену нам очень хотелось кушать, работать ночью было очень трудно – соблюдалась светомаскировка, все двери закрывались, не хватало воздуха. В лагере завтрак состоял из двух маленьких кусочков хлеба, манной каши на воде, одной ложечки повидла и черного кофе-суррогат. Кусочек хлеба оставляли для ночной смены, а иногда старались сунуть его кому-нибудь из военнопленных, с которыми встречались, когда нас вели на работу, а их с работы. Военнопленных кормили очень плохо, они были худые, измученные.

Мы были истинными патриотами своей Родины и, по возможности, старались прятать взрывные капсюли в карман, отпрашивались в туалет и там их выбрасывали. Мы радовались, что не все снаряды взорвутся.

У нас не было теплой одежды, так как из дому нам приказали взять питание на три дня. Мы не знали, куда нас везут, а когда пришла холодная осень, а за ней и зима – мы мерзли. Нам разрешили написать письма на родину с просьбой прислать теплую одежду, но дома к тому времени мама почти все променяла на муку, картофель. Она прислала детское байковое одеяло, носки и платок. Я сшила себе брюки из одеяла, а весной нам выдали фланелевые жакеты и юбки.

Нам разрешили написать письма на родину с просьбой прислать теплую одежду, но дома к тому времени мама почти все променяла на муку, картофель. Она прислала детское байковое одеяло, носки и платок.

Я сшила себе брюки из одеяла, а весной нам выдали фланелевые жакеты и юбки.

Обувь у нас была – деревянные колодки. Когда они стирались, пятка касалась асфальта, а зимой – снега. Зима была сырая, частые туманы. Мы боялись заболеть, потому что больных отправляли в тюремный лазарет.