Дети войны. Народная книга памяти
Шрифт:
У наших хозяев, чуть впереди нашего флигеля (а он был длинный: две однокомнатные квартиры и одна двухкомнатная, мы занимали крайнюю однокомнатную квартиру), была небольшая летняя кухня. Я не помню, пользовались ли ею когда-нибудь. Она была завалена старыми подшивками журнала «Нива» и разными небольшими книжечками в мягком переплете – это приложения к «Ниве». И вот все время, когда я не училась, я пропадала там, брала чтение и – домой. Хозяева не возражали. Мои родители тоже очень много тогда читали. И я все восемь месяцев осады, кроме чтения, учила на память стихи. Великое множество. Многие я помню и до сих пор: все сказки А. С. Пушкина, поэмы Некрасова, Майкова, Фета и др. Тогда я прочла и запомнила две книги: «При дворе Тишайшего» (о правлении Алексея Михайловича) и «Колония Росс» – это о русской колонии на Аляске (теперешняя знаменитая рок-опера «Юнона и Авось»). Я все это знала с детства. Конечно, авторов я не помню. Много других исторических и детских книг я тогда прочла. Это мне
Я все восемь месяцев осады, кроме чтения, учила на память стихи. Великое множество. Многие я помню и до сих пор: все сказки Пушкина, поэмы Некрасова, Майкова, Фета. Я знала все басни Крылова и так далее. Очень сильно развила тогда память.
Я писала, что продовольственный магазин на Корабельной стороне был по улице Карла Либкнехта, № 101,– большой четырехэтажный дом. Так вот, в то время, видимо (я точно не помню когда), прямо в середину этого дома попала немецкая бомба, говорили, что весом в 500 кг. Дом устоял, подвал цел, но вот второй и третий подъезды разрушены, а первый и четвертый целы. Магазин работу не прекращал. Я не помню, что и сколько давали по карточкам. Я ходила в магазин и отоваривала только хлебные карточки – сначала для нашей семьи, а потом и для хозяев (последние два месяца, когда были интенсивные обстрелы). Папа получал 300 граммов в день (как инвалид II группы), мама и я – по 100 граммов, а вот сколько получали хозяева – не помню, кажется, по 300 граммов. Насколько мне помнится, последние месяцы давали только хлеб.
18 июня прошел слух по соседям, что немцы высадили десант автоматчиков на Малаховом кургане. Но за хлебом надо было идти, меня послали.
И мы с соседом Витей, моим ровесником, который тоже был маленького роста (они жили в доме № 37), пошли в магазин. Так как мы жили на этой же улице, то шли спокойно до улицы 25-го Октября, там нас не обстреливали, мы бежали спокойно. А дальше надо было перебегать через поперечные улицы – Волынскую и Севскую. И тут начиналась стрельба из автоматов. Мы бежали, а сзади пули по камням цокали. А мы, глупые дети, перебежим, а потом выглянем и покажем им «нос». Теперь я понимаю, что нас никто не собирался убивать, а только хотели попугать. И так было дня три. А 20 или 21 июня хлеба не было, а карточки начали отоваривать мукой – и так до конца месяца. Последние два месяца я брала карточки у хозяев, мне было очень тяжело. Витя помогал мне нести продукты.
Когда папа окончательно перешел на инвалидность, его прикрепили к столовой, чтобы получать обеды. Столовая, как мне помнится, находилась примерно там, где сейчас в доме № 14 по проспекту Нахимова расположился «Макдоналдс». После первого штурма Севастополя, когда меньше обстреливали город, папа туда ходил обедать, а потом договорился, что будет приходить дочка и брать обед на дом. Несколько месяцев ежедневно, кроме воскресенья, я ходила туда с судочками. Меня иногда спрашивают, неужели мне не было страшно и я не боялась? Дело в том, что меня воспитывали в строгости и труде. Сколько себя помню, я всегда помогала маме. И за провинности наказывали. Так что, если мне говорили «иди и делай», я это выполняла без разговоров. Мне действительно не было страшно. Днем час-два немцы отдыхали после обеда, и, как правило, налетов не было. Я привыкла ходить, и ходила быстро. Что удивительно, я почти никого не встречала по дороге.
Шла к вокзалу, потом по верхней дороге поднималась на улицу Карла Маркса и шла к площади Революции. А уже около столовой встречала таких же «столующихся». Очереди большой не было – два-три человека. Обед был горячий: суп и что-нибудь на второе, но не мясное, а рыба, каша. Потом даже и рыбы не было. В столовой была красивая молодая кассирша. Она, узнав, что я прихожу с Корабельной стороны, предложила мне поискать на заброшенных огородах зелень, приносить ей, а за это она мне будет давать два обеда вместо одного. Я пришла домой и сказала родителям об этом. Они мне сказали, что знакомые наши жили на улице Полтавской, чтобы я там поискала. И вот я утром шла по улицам Истоминской, Полтавской,
Суздальской и там, в заброшенных, разрушенных дворах находила зелень и относила в столовую. Это продолжалось месяц или чуть больше весной 1942 года. А где-то в конце апреля (примерно) столовую разбомбили, обеды прекратились.
Удивительно, но город был совсем пуст. Я ведь много ходила, но очень редко встречала кого-нибудь. Не было ни патрулей, ни милиции. Совершенно пусто. Два раза я видела убитых лошадей, одну у Лазаревских казарм, а другую – в районе вокзала. У стенки городского холодильника в Южной бухте стоял ошвартованный крейсер «Красный Крым», который иногда из главного калибра обстреливал немцев, а те из дальнобойных орудий отвечали. Или вдруг начинался налет немецких самолетов, бомбили. Тогда мне приходилось прятаться. На переезде в конце Южной бухты было какое-то полуразрушенное строение, что-то бетонное. И внизу была щель, в которую я залезала, пережидала обстрелы. И видела, как самолеты сбрасывают бомбы, они падают струйками. И я всегда знала, куда они упадут. Если близко
Удивительно, но город был совсем пуст. Я ведь много ходила, но очень редко встречала кого-нибудь. Не было ни патрулей, ни милиции. Совершенно пусто. Два раза я видела убитых лошадей, одну у Лазаревских казарм, а другую – в районе вокзала. У стенки городского холодильника в Южной бухте стоял ошвартованный крейсер «Красный Крым», который иногда из главного калибра обстреливал немцев, а те из дальнобойных орудий отвечали.
Во время второго и третьего штурма немцы забрасывали город зажигательными мелкими бомбами, и папа ночами дежурил на крыше и тушил их. Там стояли ведра с водой и щипцы, которыми он хватал горящую бомбу и окунал в ведро. А уже остывшую выбрасывал. Отец флигель сохранил (он цел до сих пор, и даже наша комната такая же, как была, я недавно туда ходила). А вот хозяева свой дом не смогли уберечь. У них была большая и хорошая библиотека, неплохая мебель. Остались они нищими. Осталась цела и летняя кухня, а сами хозяева перешли жить во флигель, в двухкомнатную квартиру, из которой жильцы в начале войны эвакуировались. Я тех соседей не помню.
И вот настало время третьего штурма Севастополя. Я не помню, как долго мы просидели в «щели». Помню, что очень шумело вокруг, взрывалось где-то близко, земля содрогалась. Всем было страшно. В двери (крышки входа) были щели, на дворе было светло и солнечно. И вдруг все замолкло. Наступила непривычная тишина. Это было 1 июля, часов в 10–11 утра. Моя мама была беременна, она выбежала в туалет, который находился у дальней стены – ограды двора за домом и флигелями. Это деревянная будка, всем пожилым людям знакомая. И она увидела, когда собралась выходить, что в саду два немца с автоматами с аппетитом едят черешню. И она бегом со страху бросилась к нам в «щель». И открыла этим немцам наше убежище. Если бы она не выбежала, то скольких бед мы бы избежали! Но, что было, то было.
Немцы открыли нашу дверцу, направили на нас автоматы, стали кричать: «Вэк, вэк!» Выгнали нас на улицу, где уже стояли несколько наших соседей. Образовали группу и погнали под дулами автоматов за Ушакову балку, туда, где сейчас улица Макарова. По пути присоединялись другие группы. Нас пригнали туда примерно в 11–12 часов. Там было уже два участка, огороженные колючей проволокой. Разделили нас: в один загон – мужчин, в другой – стариков, женщин и детей. Не давали ни есть, ни пить. Насчет туалетов – не помню. Было тепло. Мы ночь просидели на земле. Не помню, была ли там трава или на голой земле сидели. Утром рано мама меня разбудила (я все же спала) и велела перелезть через колючую проволоку, бежать домой. Сказала, где спрятана была мука (немного), как сварить суп-«затирушку» (это побрызгать муку, рассыпанную на доске, и получаются такие катышки из теста). Я должна сварить суп и принести, накормить папу и ее и принести воды. Я перелезла через проволоку с той стороны, где немцы не стояли, и бегом побежала вниз в балку. Немцы кричали, стреляли из автоматов, но, видимо, в воздух. Прибежала я домой. Мы же сутки или двое не выходили из «щели», ничего не видели. В нашу квартиру прямо в стену залетел снаряд. Пробил огромное отверстие, как раз в том месте, где находилась моя кровать. Там же, наверное, разорвался. Но кто-то жил и ночевал у нас в эту ночь. Квартира была освобождена от камней, кровать родителей была аккуратно застелена. Никаких вещей не было. Но кастрюли, чайник и другая посуда на полу валялись. Я разожгла огонь (дров было везде навалом), сварила суп, взяла в ковшик для молока воды, в кастрюльке суп и, не евши сама (да как-то не хотелось, одной было очень страшно), пошла кормить родителей. Сначала накормила через проволоку папу. Немцы делали вид, что этого не видят. Потом накормила маму и с ней поела сама этого так называемого супа. Баланда, но, правда, соленая. Побыла там часа два, все маме рассказала. Она велела мне возвращаться и жить пока одной. А завтра снова сварить и принести. Но на следующий день – это уже 3 июля – рано утром пришла мама и хозяева.
Немцы открыли нашу дверцу, направили на нас автоматы, стали кричать: «Вэк, вэк!» Выгнали нас на улицу, где уже стояли несколько наших соседей. Образовали группу и погнали под дулами автоматов за Ушакову балку, туда, где сейчас улица Макарова.
Немцы отпустили стариков, женщин и детей. Мама быстро сварила какой-то суп и послала меня с водой кормить и поить папу. Я прихожу, а там никого уже нет, нет и проволоки. Вместо этого на этом месте стоит походная кухня, и румыны варят мамалыгу. Дело в том, что вместе с немцами город штурмовали румынские войска – им за это на разграбление дали два дня. Они ходили по домам и все, что им приглянулось, забирали. Мамалыгу варили с абрикосами. Радостно меня встретили, что-то лопотали. Увидели мой суп, вылили его на землю, а мне полную кастрюльку дали этой мамалыги. Хлопали меня по плечу. Я ведь ничего не понимала, но разобрала, что они приглашали приходить к ним.