Дети войны. Народная книга памяти
Шрифт:
Когда сильно стали бомбить, госпиталь перевели на Максимову дачу, а потом в инкерманские штольни. Я работала в армейском госпитале, а рядом находился флотский. Раненых перевязывали, раны зашивали. Раненые поступали в тяжелейшем состоянии: раны загнивали, в них начинали заводиться черви. Медики по нескольку раз промывали раны, обрабатывали их сулемой – без перчаток и пинцетов. Работали сутками, не выходя из штольни: стирали перевязочные материалы, гладили и опять перевязывали. В одной штольне работали, а в другой отдыхали, если появлялась возможность. Раненые все поступали и поступали. Воду привозили на бричке, а когда воды не было, пили и умывались
Воду привозили на бричке, а когда воды не было, пили и умывались шампанским – из-за дефицита воды в условиях жаркого лета населению выдавали винное сусло с местного завода шампанских вин.
Со мной находился мой брат Виктор, ему было десять лет, он работал с армейским старшиной по фамилии Курзон. Когда поступали раненые, они с Курзоном их раздевали, писали записки на одежду – регистрировали поступающих в регистрационной книге. Брат разносил лежачим еду и воду. Когда немцы наступали, все свистело от взрывов, содрогалось, бомбы сыпались как град. Госпиталь был заполнен до отказа: раненые лежали на носилках, на полу, пройти было невозможно, приходилось через них переступать. Срочно нужно было эвакуировать раненых, эвакуацией занимались два лейтенанта: Сергей Кардаш и Михаил Бубенников. У входа в штольню стояли две зенитки, из-за бомбежек выйти на воздух уже было невозможно. Потом увидели тело Сергея Кардаша под бричкой, в которой возили воду: он был мертв.
Вскоре эвакуация раненых прекратилась. И однажды в штольне появился желтый дым, пустили дымовые шашки. Взрыва я не услышала, но вдруг, странное дело, все начали кашлять и задыхаться. Кто из раненых мог двигаться, старались покинуть штольню, а кто не мог, видимо, так и задохнулись. У меня был противогаз, но я его отдала брату, а сама мочила шампанским тряпки и прикладывала к лицу. Так делали все, спаслись чудом.
«Отходим!» – приказал главврач госпиталя. Военнообязанных отвезли на Максимову дачу, а нам велели разбегаться по домам. Уходили ночью по противотанковому рву на Лабораторном шоссе.
И однажды в штольне появился желтый дым, пустили дымовые шашки. У меня был противогаз, но я его отдала брату, а сама мочила шампанским тряпки и прикладывала к лицу.
Так делали все, спаслись чудом.
6 мая 1942 года мы с родственниками стояли на балкончике нашего дома и увидели немецкий самолет, потом еще – они сбросили на нас бомбы. Моя мама увидела и говорит: «Прощайте, дети!» Мы пригнулись и услышали оглушительный взрыв, а бомба упала рядом, к соседям. Погибло сразу четверо детей: старшему было двенадцать, а самой маленькой около годика. Это такой был страх! А каково родителям! Отца этих детей расстреляли немцы в апреле 1944 года. Их фамилия Богохваловы, их фамилия есть в Книге памяти.
А когда немцы вошли в Севастополь, 4 июля 1942 года при бомбежке погиб мой дедушка Агафонов Сергей Агафонович и его лошадка Ромашка.
На Лабораторном шоссе находились склады с мукой. Когда наши отступали, облили муку керосином, а мы, голодные, бросились за этой мукой и таскали ее домой. Кушать ее, готовить на ней, казалось, было невозможно, но мы, голодные, пекли из нее лепешки, варили кашу и ели.
Когда немцы оккупировали город, люди делали деревянные тачки и возили на них по окрестностям Севастополя одежду, постельное белье и выменивали
Сколько людей попало в плен! Мы ходили в тюрьму рядом с первой горбольницей и носили нашим раненым передачи. Полицаями там были татары. Один хороший был, звали его Энвер. У немцев выпросим сигарет и носим нашим ребятам в тюрьму, какую-нибудь еду – тоже. Перевязывали их, поднимали. Какие красивые и молодые были командиры и солдаты! Немцы разрешали их навещать, там же были и тяжелобольные раненые. Без слез нельзя было на них смотреть. Однажды пришли, а нас не пускают: началась дизентерия. Потом пленных вели по Лабораторному шоссе, мы давали им сигареты, еду, воду. Куда их вели и что с ними стало – нам неизвестно.
В августе 1942 года была облава, нас забрали и увезли в Германию на принудительные работы. Я работала в городе Гера. Нас, севастопольцев, было человек пятьдесят. Работали мы на фабрике «Техношеверк», кормили нас гнилой брюквой, каким-то серым супом, каким-то хлебом, отдававшим свеклой. Работали день и ночь. Общались с нами по-разному: кто хорошо, а кто плохо. Мы устраивали забастовки. Если какой-то наш – советский – праздник, то мы прикрепляли красный бантик на одежду, останавливали станки на пять минут и стояли без работы. Немцы бегали, злились, кричали, обливали водой, срывали бантики, а мы все равно бастовали.
Общались с нами по-разному: кто хорошо, а кто плохо. Мы устраивали забастовки. Если какой-то наш – советский – праздник, то мы прикрепляли красный бантик на одежду, останавливали станки на пять минут и стояли без работы.
Немцы бегали, злились, кричали, обливали водой, срывали бантики, а мы все равно бастовали.
На фабрике была столовая, на обед нас сопровождали надзирательницы Фрида и Эльза. Фрида была фашистка, а Эльза – очень хорошая. Когда заходили в столовую, там на стене висел портрет Гитлера, мы в него бросали гнилой брюквой. Эльза сняла портрет и сказала: «Я из-за вас могу в концлагерь попасть». Там были девочки и из других городов, но самые отчаянные, смелые и бесстрашные – это наши севастопольские девушки. Они были зачинщиками всех протестов.
В апреле 1945 года нас из плена освободили американцы. Мы возвращались в Союз, но вначале находились в пересылочном пункте в городе Цитау. Оттуда нас в теплушках отправили домой, но привезли в какую-то деревню в ста километрах от Севастополя. Там мы должны были отработать шесть месяцев и только тогда получили разрешение на въезд в Севастополь. Мне повезло: за мной приехала двоюродная сестра с мужем-шофером. У меня была справка, что я работала в деревне, меня прописали и выдали паспорт, но на работу нигде не принимали, очень долго не могла устроиться. И только в 1947 году меня по знакомству взяли в редакцию газеты «Красный черноморец». А потом я уволилась из газеты по состоянию здоровья – заболела, отходила от Германии.
Когда я возвратилась из Германии, то получила еще один стресс: на месте нашего города одни развалины, разрушены центр, Панорама. Я не могла это перенести. Но наш дом сохранился во время войны, и люди в нем остались живы.
Родители не верили, что Севастополь сдадут
Корвецкая Александра Яковлевна, 12.02.1938 г. р
В ночь, когда началась война, мама с папой пошли в театр. Рано утром, где-то в четыре часа утра, мы услышали тяжелый гул самолета. Первая бомба на моей памяти упала в Севастополе в районе улицы Частника.