Дети войны. Народная книга памяти

Шервуд Виктория

– Молодец! Возьми пакет муки и буханку хлеба!

Заметив на лице мальчика недовольство, он добавил:

– Вот тебе ещё пакетик яичного порошка.

Второго похода не было, так как «благотворителя» обнаружили органы и, как говорили соседи, расстреляли прямо во дворе. Война!

Голод пробуждал безумие и предательство. Короткое время в нашей квартире жила молодая женщина с трехлетней дочкой. Позднее мама рассказывала: «…девочка уже не вставала. Нина (мать) уходила за хлебом, но возвращалась с пустыми руками, рыдала и кричала, что хлеб отобрали на улице. Она уже обезумела и съедала оба пайка по дороге к дому. Девочка угасла, а Нина пропала.

Говорят, что её забили на Мальцевском рынке, – она бродила обессиленная между менялами, выхватывала еду из рук и тут же начинала судорожно глотать, согнувшись пополам и не замечая ударов…»

Весной 1942 года папа забрал меня к себе на завод «Красная Заря», где выпускались гранаты и еще что-то для фронта. Там у папы была комната, рабочая продуктовая карточка и банка клюквенного варенья, почему-то малосладкого. Там же, на Выборгской стороне, я пошел в первый класс. В нашем (заводском) доме у меня появились два закадычных друга – Дима Лесин (трагически погиб в 10-м классе) и Юра Тракинер. После занятий в школе мы обсуждали положение на фронтах и обязательно придумывали, что мы сделаем с Гитлером, если после войны он попадет к нам в руки. Когда я смотрю по телевизору нынешние триллеры, то поражаюсь скудости фантазии у сценаристов. В части пыток мы для главарей фашистского рейха придумывали такое!

В 1943 году папа был временно назначен директором маленького завода, который выпускал катушки для армейских связистов. Эта металлическая катушка с телефонным проводом крепилась на спине связиста, который бежал, петляя между воронками и взрывами. Провод разматывался, связист вбегал в блиндаж и докладывал:

– Товарищ майор! Связь есть!!

Майор, оторвавшись от бинокля, хрипел:

– Наконец-то! Дай мне «Байкал»!.. «Байкал», мать твою!.. Подсыпь огонька в квадрат 03–16…

Связисту перевязывали рану, и он убегал. С катушкой! Подобная сцена была в каждом кинофильме о войне, и я гордился тем, что отцовский завод выпускал такую нужную всем катушку.

После занятий в школе мы обсуждали положение на фронтах и обязательно придумывали, что мы сделаем с Гитлером, если после войны он попадет к нам в руки.

Кроме этого, папа принял на работу нашу бабушку (сразу – рабочая продуктовая карточка!), но если я проходил через малярный цех, то бабулю даже не «замечал». (По «инструкции»!) Весной работникам завода дали по кусочку огородной земли и все дружно посадили морковку (видимо, других семян не было). Летом мы собирали урожай со своих двух грядок, а я спрашивал:

– Пап! А почему мы собираем такую малюсенькую морковку? Может, она ещё вырастет?

– Позже и такую не увидишь – отвечал отец.

Через много лет, когда мы на машине проезжали через Светлановскую площадь, папа говорил:

– Вот там, слева, где стоит гаишник, у меня был огород…

Когда блокадный голод «схватил за глотку», бабушка пришла к нам с Петроградской стороны, но явилась не иждивенцем, а принесла старушечьи запасы: три-четыре баночки, наполовину заполненные разными крупами. Возможно, именно этот мизер спас нам жизнь.

Мне также запомнилось, как в феврале 1942 года (страшнее месяца не было, по-моему!) мама кипятила на буржуйке кастрюлю воды с лавровым листом (его почему-то у нас было много), высыпала туда рюмку (!) бабушкиного риса, а чуть позднее восклицала: «Японский суп!! Давайте сытно пообедаем!»

Был у нас с бабусей один совместный поход: осенью 1943 года мама временно устроилась работать калькулятором в офицерскую столовую, которая располагалась в подвале дома, расположенного на углу Невского проспекта и улицы Плеханова (Казанская). Мама

сказала бабушке: «Возьми Алика и к трём часам подойдите к столовой». Мы сидели у Барклая (памятник фельдмаршалу Барклаю де Толли), а далее бабуся сказала мне: «Зайди вот в тот двор, и там тебя будет ждать мама». Во дворе мама, испуганно оглянувшись, достала из– под кофты маленький бидончик: «Покушайте каши, но оставьте Долику».

ОТСТУПЛЕНИЕ. Не напрасно мамуля оглядывалась! В сталинские времена сажали людей за подобранные с колхозного поля три колоска, за незначительное опоздание на работу. А за бидончик с рисовой кашей…

Не успела мама скрыться, как я захныкал: «Бабуля, дай мне кашки».

Она запричитала, вот, мол, сейчас дойдём до дома и (я продолжал канючить)… «Как же я тебе дам? У меня ж ничего нет, чтобы…» Она пошарила вокруг, нашла щепку, тщательно вытерла её платком и: «Кушай, детонька, кушай на здоровье!»

Её слёзы падали на руку, держащую бидончик, а я хихикал от того, что капли разбивались на мельчайшие шарики.

Может, к старости стал чрезмерно сентиментальным, но, проходя мимо Казанского собора, я вспоминаю бабушку и…

О моих родных следовало бы написать книгу. И не только потому, что они сумели спасти от смерти двух мальчишек – меня и брата, – но ещё и работали для фронта в страшных условиях блокады. Вот такие несгибаемые женщины на Руси!

Блокадные чудеса

Мой братишка в метрике значился Адольфом. Это имя было, как вы понимаете, весьма непопулярно во время войны (Адольфом был Гитлер), и Долик стал Олегом.

Вот как он описал чудо времён блокады:

Мой братишка в метрике значился Адольфом. Это имя было, как вы понимаете, весьма непопулярно во время войны, и Долик стал Олегом.

«Это произошло в январе 42-го. Мой отчим, отец младшего брата, работал на заводе, на Выборгской стороне. Он как-то сообщил маме, что хочет отдать нам талон № 8, по которому давали сто граммов постного масла. Это было огромное богатство! К вечеру я доплелся до завода. Отчим вырезал из продуктовой карточки маленький бумажный квадратик, я переложил его в варежку и двинулся в обратный путь. Миновал Литейный мост и тут же попал под артобстрел. Переждал в подворотне. А когда утихло, пошел, переступая через упавшие провода и битые стекла. Внезапно меня пронзил страх – пальцы не чувствовали бумажного квадратика! Сдернул варежку. Талон исчез… Как я покажусь домой, где в промерзшей комнате меня ждут мама и младший брат? Повернулся и побрел назад, впиваясь взглядом в чуть видимый снег… Не было у меня ни одного шанса. В полном отчаянии воскликнул: „Господи! Если ты есть – я найду!“ Через два шага я увидел на снегу свой талон. Место, где он лежал, было чуть светлее других… Не веря своим глазам, я поднял драгоценную находку и, потрясенный случившимся, зашагал домой…»

В преддверии холодов папа привёз печку-буржуйку. Я бы этому незатейливому изделию из тонколистового металла поставил памятник после войны. Печурка разгоралась мгновенно и излучала тепло и свет, когда мама помешивала дрова. На топку заготавливали дрова из порубленной мебели, и если поначалу в ход шли старые стулья и кухонная мебель, то к Новому 1942 году брат взялся за старинный шкаф красного дерева.

Папа обложил печку кирпичами, дабы они сохраняли тепло. Но командование гитлеровского вермахта решило, что мы слишком комфортно живём: взрывной волной от упавшей на Мальцевский рынок авиабомбы нам вынесло все стёкла, а здоровенный осколок пролетел по комнате и разворотил буржуйку.