Дети выживших
Шрифт:
Харрум присел рядом. Карша покосился на него, но промолчал.
— Ты аххум? — спросил Харрум.
Карша промолчал.
Харрум посмотрел на ослепительно синее небо, на кручи, высившиеся на востоке, и сказал негромко:
— Пройдет немного времени, и слава Аххума опять воссияет.
Карша бросил на него быстрый взгляд.
— Я не аххум, — нехотя ответил он. — Я арлиец.
Харрум внимательно посмотрел на него.
— Я слышал про одного арлийца. Он был тысячником Музаггара. Когда Музаггар получил приказ Домеллы
Карша молчал, опустив голову.
— Я раб, — наконец сказал он.
— Да. Мы все рабы, хотя твой ошейник видим, а мой — нет.
Харрум вздохнул, поднялся и сказал:
— Домелла велела позаботиться о тебе. Хочешь поехать в моей повозке?
— Нет.
Мимо проскакал хуссараб с поднятой рукой. Привал закончен.
Аммахаго
На перевале их встретил наместник Аммахаго сотник Ултан. Это был пожилой хмурый хуссараб, считавший свое наместничество ссылкой.
Аммахаго и раньше не был большим городом, а теперь, когда заглохла торговля с островами и часть жителей разбежалась, и вовсе превратился в захолустье.
Ултан поклонился Верной Собаке, сказав, что путь надёжен, вдоль дороги усилена охрана.
Поезд спустился с гор, и целый день тащился по дороге среди заброшенных полей с редкими нищими деревушками, жители которых выходили из домов и провожали процессию глазами, но не подходили к дороге.
Ворота Аммахаго были разрушены, на развалинах ворот стража жгла костры. В городе было тихо, факельщики стояли воль главной улицы, которая вела мимо рыбного рынка к гавани.
Вокруг гавани стояли лучшие дома города. Здесь для царицы и ее свиты был приготовлен ночлег. Завтра или послезавтра Домелла отправится дальше — в Кейт, город, где она родилась во второй раз.
Домелла вышла из повозки, обвела глазами пустую гавань. Море глухо и тяжело ворочалось за волноломом, и на море не было видно ни единого паруса. На набережной тоже не было ни единого прохожего или зеваки — только темные фигуры стражников, застывших, как статуи.
Ночью Верная Собака снова не спал. Он только что принял гонца от Ар-Угая и несколько раз перечитал его послание. Подперев щеку рукой, он задумался. Ар-Угай писал, что царица может проведать родные места, посетить гробницу Ахха. И вообще, она вольна делать, что хочет. Пусть ездит и смотрит, сколько угодно. Ар-Угай велел только регулярно сообщать ему о передвижениях и заботиться о безопасности Домеллы. И еще — ожидать приказа.
Верная Собака понял одно: Ар-Угай хочет, чтобы Айгуз задержалась в Аххуме. Ар-Угай — полководец, не то, что он, Верная Собака. Ар-Угай умеет заглядывать в будущее, строить планы и воплощать их.
Другое дело — совпадают
Собака догадывался, что Ар-Угай нарочно удалил из Арманатты Угду. А теперь, получалось, что он удалил и Айгуз. Зачем ему это надо? Чтобы самому воспитывать каан-бола, а пока каан-бол подрастает — безраздельно править новой хуссарабской империей?
Собака вздохнул. Он верно будет служить Ар-Угаю. Но если бы знать, какое будущее Ар-Угай приготовил для него, для Верной Собаки…
Ночь была ветреной. Где-то с силой хлопала ставня, и море волновалось, набрасываясь на изъеденные камни волнолома. На самом краю волнолома, далеко уходившего в море, сидел человек в рваном хитоне и холщовой накидке.
Его не было видно с набережной.
Волны тяжело били в камень внизу, и пена взметалась и обдавала его с головы до ног. Но он не двигался, закутавшись в промокший насквозь плащ. Волнолом вздрагивал от ударов, и отзывался тяжким гулом. Издалека, с берега, время от времени доносились заунывные голоса: это перекликалась хуссарабская стража.
Под утро ветер стал стихать, волны уменьшились.
Человек, сидевший на волноломе, исчез.
Кейт
Смотритель Священного города мертвых — кейтского некрополя — ожидал высоких гостей.
Это были непривычные для него хлопоты. Ему дали в помощь целую полусотню воинов городской стражи — по большей части аххумов из горных племен. Стражники пригнали множества народа — и горожан, и жителей окрестностей. Согласно приказу, каждый должен был явиться с метлой, лопатой и тачкой. Но, поскольку зажиточные горожане откупились, пришел всякий сброд, у которого не то что тачек — не было даже лопат. А метлы по большей части были самодельные и никуда не годились.
Тем не менее за два дня не только царская усыпальница, но и все кладбище было приведено в порядок. Выметены дорожки, поправлены надгробья. Даже выкрашены ворота, и вдоль главной дороги высажены цветы. Жаль только, что они быстро увяли.
Рабочие были никуда не годны — уже к вечеру первого дня часть из них разбежалась, а другая стала отказываться работать. Вечером, по их представлениям, находиться на кладбище было опасно. Но если они боялись теней усопших, то смотритель боялся другого.
Еще утром он переговорил с командиром стражи.
— Здесь водятся не только лисицы и совы, — сказал он. — Бывает, что могилы раскапывают волки.
Командир оглянулся в испуге. Они сидели в каморке кладбищенского сторожа; окна каморки выходили на главную дорогу и на холм, усыпанный надгробьями.
— Придется вам поохотиться нынче ночью, — сказал смотритель. Он видел страх полусотника и даже приосанился от сознания собственной смелости. — Волки здесь не те, что в горах. Смирные. На людей они не нападают. Промышляют свежими покойниками.