Дети выживших

Смирнов Сергей Борисович

— Нет, госпожа.

— А бусы и браслеты ты вычистила?

— Конечно, госпожа.

Королева вздохнула.

Они слышали, как во двор съезжались гости. Кареты — настоящие кареты — вкатывались, гремя железными ободьями по брусчатке, и слышались крики слуг и кучеров, и мелькали факела и дорожные фонари. Всё как прежде, как сорок лет назад, когда Эрисс каждую неделю устраивал пышные вечера, а Арисса блистала настоящими драгоценностями, и самые красивые мужчины домогались чести сказать ей комплимент. Под сводами звучала настоящая музыка, устраивались состязания бродячих певцов…

Арисса

снова вздохнула. С одним из этих певцов восьмилетний Ибрисс и удрал однажды из дому. Его искали по всем дорогам, устроив настоящую облаву с собаками. Но Ибрисса так и не нашли.

А спустя год каффарский купец привез известия об их старшем сыне. Купец видел его на ярмарке в Лувензоре; Ибрисс выступал вместе с бродячей труппой циркачей.

Эрисс сам отплыл в Лувензор, привез мальчишку и приказал дать ему плетей. Арисса плакала, но понимала, что приговор отца справедлив.

Но, отлежавшись, Ибрисс как ни в чем ни бывало снова стал убегать из дому. Его ловили на городских улицах и площадях, где он развлекал зевак песнями собственного сочинения, при этом сопровождая песни звуками диковинного инструмента. Ибрисс хвастался, что придумал его сам. Это был длинный барабан с натянутыми сверху и с боков струнами. Снизу была приделана колотушка. Ибрисс вешал инструмент на ремне на грудь, одной рукой постукивал в колотушку, другой бренчал на струнах. Народ смеялся и угощал юного музыканта апельсинами.

Эрисс каждый раз приказывал наказать сына. А потом и вовсе запретил выпускать его за ворота королевского дворца.

Ибрисс по целым дням сидел в своей комнате в южной башне и играл на инструментах, которые сам же и изобретал. Это были странные изогнутые дудки из рогов горных баранов, деревянные свирели, похожие на пастушьи, но со множеством дырочек и язычком в мундштуке, пустые тыквы с натянутыми поверху струнами, барабаны самых разнообразных форм. Но особой страстью Ибрисса были стихи. Бывало, он читал их ночью вслух: открыв окно, встав на подоконник, громким голосом, от которого пробуждались собаки на псарне и начинали подвывать.

А потом Ибрисс снова исчез. Рассказывали, что он уговорил стражника, который жалел полоумного принца, пробрался в гавань и спрятался на одном из каботажных судов, которых в те времена по две сотни в день заходили в гавань Оро.

И еще раз король-отец попытался образумить сына. Пришло известие, что Ибрисс сидит в тюрьме в таосском городе Альканзаре.

Ибриссу уже исполнилось четырнадцать. Фрисс уже научился ходить, и только что появился на свет Крисс.

Король Эрисс отправился в Альканзар сушей — так было быстрей. Он встретился с царьком Альканзара, который заломил за освобождение Ибрисса неслыханную сумму.

— Твой сын совершил тяжелое, очень тяжелое преступление, — пояснял царек на ломаном языке Равнины. — Он выучил наш язык и стал петь песни, в которых оскорбил мое величество. У нас строгий закон, и Ибриссу надо было отпилить голову бамбуковой пилой. Но я пощадил его, узнав, что он — всего лишь больной принц Киатты, Ибрисс из дома Риссов.

Эрисс ничего не сказал в ответ, заплатил деньги (ему пришлось взять ссуду у одного из альканзарских ростовщиков), и привез сына домой.

После

этого на Ибрисса махнули рукой. Пожив немного дома, отъевшись и отдохнув, он снова исчез. Правда, не тайно, как делал это раньше. Он разбудил ночью Фрисса и Крисса и сказал братьям:

— Вы, сосунки, не видели света. Когда подрастете — тогда поймете, почему человек уходит в дорогу. Вот вам мои рукописи — берегите их.

И он ушел, забросив за спину обыкновенную дорожную котомку. Фрисс угрюмо, набычившись, глядел ему вслед, сосредоточенно сося палец. Маленький Крисс плакал и просил, чтобы Фрисс разбудил мать.

— Пусть уходит, — ответил Фрисс. — Корона короля всего одна, а нас трое. Ибрисс уйдет — останется только двое. Не реви!

Крисс замолк от такой мудрости, которую он еще не мог постигнуть. Он перестал плакать, и глазами, полными ужаса, смотрел за окно, во тьму, которая проглотила его несчастного брата…

* * *

Каласса задремала, свесив голову чуть не к самому светильнику. Арисса дотянулась до столика, и отодвинула его.

Стража на башнях прокричала полночь.

Снизу, сквозь каменные перекрытия, доносился веселый шум. Пир продолжался.

Спустя еще час в дверь постучали.

Арисса встрепенулась, пошарила перед собой руками, нащупала голову Калассы:

— Зачем ты заперла дверь?

— Дверь, госпожа? — отозвалась сонная Каласса. — Я не закрывала ее.

Но дверь была заперта снаружи. Она открылась, на пороге стоял один из слуг. Он щурился в полумраке комнаты, потом разглядел королеву и подошел к ней.

Поставил на стол большой поднос, уставленный тарелками с разнообразными яствами, корзинкой, полной фруктов, и большим пузатым стеклянным сосудом с вином.

— Это от его величества Фрисса, — сказал слуга. — Он велел, чтобы вы выпили за его здоровье.

Слуга подождал, потом налил вино в два позолоченных кубка из королевского сервиза — видимо, Фрисс прятал этот сервиз все эти годы, — поклонился и вышел.

— Чтоб ему подавиться!.. — крикнула вдогонку Каласса, но Арисса сказала:

— Перестань. Ты слышала? Мы должны выпить за его здоровье.

Дрожащей рукой она нащупала кубок, но вина было слишком много, а руки старой королевы давно уже тряслись от старости. Она вылила на себя чуть не все вино. Но часть все же донесла до губ, выпила.

— Твое здоровье, сынок, — сказала она.

Кубок выпал из ее руки, скатился по коленям и со звоном упал на пол.

— Жаль, — сказала королева. — Такое хорошее платье. А это вино, наверное, похоже на кровь. Разве его отстираешь?

Она сидела прямо, уставив заросшие складками глаза в полумрак, перебирала руками складки платья и покрывала, которым Каласса прикрыла ей ноги.

Каласса молчала.

По ее лицу катились слезы. Но она не шевелилась и не издавала ни звука, чтобы не потревожить королеву.

Арманатта

— Как ты мог допустить это? — в очередной раз прошипел Ар-Угай.

Хуараго вздрогнул, прикрывая лицо. Одна щека у него была синего цвета, и на глазах раздувалась. Губы были окровавлены, и кровавая слюна засохла на подбородке.