Дети выживших
Шрифт:
— Здесь небезопасно, — добавил Бараслан. — Моих воинов Ар-Угай разбросал по своим сотням. Теперь у меня в подчинении только полусотня, как было когда-то в Кейте. Эта полусотня не сможет защитить тебя.
— Я могла бы уехать. Хоть нынче ночью, обманув стражу или подкупив ее. Путь к реке свободен. На реке можно сесть в лодку и переплыть на тот берег. Оттуда совсем близко до Зеркальной долины.
Домелла повернулась и взглядом остановила служанку, которая неторопливо расчесывала её смоляные длинные пряди волос. Служанка поднялась с колен
— Но как быть с каан-болом? — спросила Домелла.
— А разве он не захочет поехать с матерью? — спросил Сейр.
Он сидел неестественно прямо, высоко подняв седую голову с двумя шрамами на висках и сложив руки не на коленях, а на груди.
— Мальчик своенравен, — мягко возразил Харрум. — Его воспитывали как каана, и внушили слишком много призрачных надежд.
— Кто его воспитатель? — спросил Сейр.
— Шаат-туур, — ответила Домелла. — Этот старик уверяет, что помнит меня маленьким сосунком.
— Тогда… — Сейр обвел всех немигающим взглядом, — Тогда нужно уговорить Шаат-туура. Или он любит Ар-Угая больше, чем Домеллу и каан-бола?
— Нет, — Бараслан хлопнул себя по коленям. — Клянусь, он любит каан-бола как родного внука. И он не доверяет Ар-Угаю!
— А кто ему сейчас доверяет? — спросил Сейр и улыбнулся мрачной щербатой улыбкой.
Ночи в Арманатте тихие, как могила. Улицы освещают лишь звезды да луна. А в пасмурную погоду стражники должны ходить с факелами, но им лень покидать уютные комнаты в башнях. Да и не от кого сторожить жителей Арманатты: грабителей нет, убийц нет, даже мелкие воры не водятся. Арманатта — город столичный, тут живут лишь каан, его приближенные и подчиненные им войска.
Стража не ходит по улицам не только потому, что ленится, но и потому, что улиц в новой столице только две: одна главная и идет вдоль реки, вторая пересекает ее. Стража сидит в башнях на четырех концах и ей виден каждый прохожий.
Правда, телохранители Ар-Угая и Шаат-туура могут ходить, когда им вздумается; для остальных выходить на улицу после второй стражи запрещено.
С заходом солнца прекращаются работы, рабочих уводят с пристани, где разгружаются барки с лесом, камнем, веревками из конопли. Уводят с недостроенных зданий. Проверяют по счету, выстраивая перед бараками на окраине, и запирают на ночь. Возле темных барок остаются стражники и команде запрещено спускаться на берег.
Арманатта должна спать до рассвета.
Арманатта спит.
Вся, кроме Ар-Угая.
Ар-Угай не спит уже много ночей.
Он давно сменил лисью шапку, так пугавшую врагов, на мягкую алую шапочку с золотой каймой. Толстый стеганый халат — на невесомый шелковый, а от кожаных жилета и штанов, на которые нашивались стальные вороненые пластины, и вовсе отказался.
Кого бояться ему здесь, в его собственном городе?
Правда, под тонким шелком он носил кольчугу, изготовленную мастерами Айда. Тонкая, из закаленных колечек из особого сплава, она была
Но не личная безопасность тревожила покой Ар-Угая. Он чувствовал опасность, как чувствует ее степной зверь. Он недаром происходил из рода лисы.
Ночью, когда запирались главные ворота дома и ворота заднего двора, он, не зажигая света, выходил на галерею, и стоял, глядя на город, или прохаживался, когда какая — то особенно неприятная мысль срывала его с места.
Первой мыслью была: Тухта — предатель. Он переметнулся к Хумбабе, или Камде, и тогда заговор становится таким широким, что Ар-Угаю в одиночку с ним не справиться.
Вторая: кто убил Верную Собаку и как это произошло?
Ар-Угай уже посылал верного человека из отряда Хуараго с дознанием. Человек вернулся, рассказывая чудеса: мумия встала из гроба и поразила Верную Собаку. Призрак возник в гробнице, и никто не смог ему помешать.
Ар-Угай хотел казнить этого человека, но человек и так боялся участи Хуараго. Ар-Угай наградил его и велел оставаться при дворе. Но полагаться на него было нельзя. Его глазами глядел сам Хуараго, истекавший кровью и захлебывавшийся кровавой пеной, когда его пытали здесь, в хлеву заднего двора.
В отряде Хуараго было несколько человек, которых он засылал к Камде, Каран-Гу, или в Тауатту. Но теперь все они узнали, что такое страх, и ни один не способен был заменить предводителя.
Но особенно нетерпимой для Ар-Угая была мысль о позоре, пережитом в спальне Айгуз. Ничтожный раб Сейр — кем бы он ни был, — осмелился поднять на него руку в присутствии Айгуз, мало того, он вывел его из спальни как жалкого и неумелого насильника!
Да если бы Ар-Угай захотел, — Айгуз сама приползла бы к нему в спальню, умоляя взять ее! Она ведь знает, в чьих руках сейчас находится жизнь ее сына, его будущее!..
Но Ар-Угай поступил необдуманно, понадеявшись на свою удачливость, на неожиданность, на свою силу и красоту.
Впрочем, дело не в красоте. Тысячи женщин между Западом и Востоком сочли бы за великую честь хотя бы на одну ночь разделить ложе с ним, Ар-Угаем, самым влиятельным человеком на обитаемой земле.
Ар-Угай в бешенстве пнул легкую ажурную стойку перил, едва не выбив ее, и почти бегом устремился по галерее.
Только этот бесцельный еженощный бег и успокаивал его. Хоть немного — так, что Ар-Угай хотя бы под утро мог забыться тяжелым, как беспамятство, сном.
И была еще одна тайна.
Он по-прежнему иногда спал на крыше. Нет, не спал — сторожил.
И если видел застывшую, как изваяние, фигуру Айгуз неподалеку, на краю другой крыши, — сердце его замирало и разрывалось от неведомого сладкого унижения и тоски.
И в одну из ночей — тихую, как могила — когда Ар-Угай, выбравшись на крышу, готовился прилечь, ожидая, когда нежный утренний свет зальет окрестности и появится та, кого он и ждал, и ненавидел, — случилось.