Дети закрытого города
Шрифт:
— А мама не может подойти, — он утихомирил её пыл.
«Сын», — почему-то подумала Вета, как о предательстве, злобно.
— Она сама попросила меня звонить, — не отстала Вета. — Когда она будет дома? Скажите ей, что это очень важно.
На лакированной поверхности стола отразились её пальцы, сжатые в кулак. Они спикировали вниз, но не ударили — осторожно опустились, но стол всё равно скрипнул.
— Она не сможет подойти, она в больнице, — меланхолично перебил Вету «сын». — Инсульт был, понимаете? Состояние так себе. Врачи говорят, всё плохо. Так что не думаю…
Вета замолчала,
— Извините, — выдала она глухо.
— А что вы хотели? — смягчился «сын». — Вы из школы? Как мне получить материальную помощь?
В поверхности стола отразились её пальцы, и теперь отражение напоминало паука на пяти лапках. Он застыл неподвижно, напряжённо, ждал удара тапочкой и думал, как бы половчее увернуться. Жёлтое небо за окном серело.
— Я не знаю, — выдохнула Вета. — Спросите лучше у завуча.
— Конечно, никто ничего не знает, — нудно начали на том конце провода. — А она, между прочим, всю свою жизнь отдала школе, всю. Вы вот знаете, что у меня сестра умерла? И ничего, никто даже не шевельнулся. Никто даже не спросил у неё, мол, как вы, Жаннетта Сергеевна, может вам чем помочь? Никто даже не удосужился.
— Когда? — выпалила Вета, удивляясь, что всё ещё в состоянии говорить, а не только истерически хохотать, беззвучно кривить губы в этом смехе. — Когда она… заболела?
— Позавчера вечером её соседка нашла. Но врачи сказали, она долго пролежала сама. Никто даже не удосужился…
— Спасибо! — крикнула Вета и с силой уложила трубку на рычаг.
Некоторые мужчины даже хуже женщин.
Она взглянула на часы: рабочее время в музее она безбожно прогуливала.
Однажды из книжного магазина мама принесла ей странную брошюрку под названием «Что такое дружба».
— Почитай. Ты же не знаешь, — заметила она беззлобно. Не упрекнула, а просто походя сказала: сегодня дождь, а ты никогда не умела дружить.
Вета чуть обиделась, но уже назавтра позабыла. Она не знала, какой смысл в том, чтобы ходить под ручку с какой-нибудь из одногруппниц. Хоть когда намечались общие сборы — например, по случаю дурацкого окна в расписании — она поддерживала разговор и даже улыбалась. Она была слишком умной, чтобы в открытую демонстрировать окружающим своё безразличие. И слишком гордой, чтобы лепить из себя компанейскую девочку. И, может быть, слишком хладнокровной, чтобы верить, что у неё это хорошо выходит.
Она прекрасно знала, что никогда не любила Андрея. Они познакомились в санатории, где Андрей скучал, а Вете было не до него. Она много читала и гуляла по парку, а он лип к ней, раздражающе заговаривал в любой удобный момент. Ему было скучно, а она, в конце концов, просто уступила. Потому что была слишком спокойной, чтобы разразиться гневом и прогнать его.
Все кругом радовались: какая красивая пара. Родители Андрея объявили, что Вета им подходит. Андрей платил за неё в автобусах и звонил по вечерам. Она отбывала повинность — пятнадцать минут разговора, поцелуй на прощанье, осознание, что завтра это придётся проделать снова. Зато все одногруппницы завидовали — ни у одной из них тогда ещё не было постоянного парня.
Пять лет — большой срок. Говорят, серьёзное
Потом Андрей уходил «навсегда», и она вздыхала с облегчением, но через неделю он возвращался. А она была слишком безразличной, чтобы отказать ему. Он так привык бегать туда и обратно, что, наверное, очень даже удивился, когда Вета уехала.
…Она поднялась на четвёртый этаж, где между актовым залом и кабинетом психолога примостился школьный музей, вечно запертый и не особенно популярный среди учеников. Но молчал актовый зал, смиренно мигала сигнализация над дверью психолога. Из-под двери музея просачивался жёлтый свет.
Оттуда пахнуло невыносимым запахом кроликов. На четвёртом курсе Вета проходила практику в институте токсикологии, именно в том отделении, где препараты проверялись на животных. Она входила туда спокойно, на ходу натягивая халат, потом перчатки. Одногруппницы кривились, морщили носы и негодовали. Ей нравилось собственное спокойствие и бесили их, порой деланные, ужимки. А теперь, выходит, отвыкла — сморщилась.
В безобразно вытянутом помещении за таким же длинным столом сидел мужчина и перебирал бумаги. Кроликов здесь не было, но Вета приметила дверь, уводящую вправо. Что там, живой уголок?
— Здравствуйте, — улыбнулся мужчина. — А мне сказали, что вы придёте помогать.
Он сказал это так по-доброму, что Вете даже не захотелось вцепиться ему в лицо — а поднимаясь по лестнице, она думала, что обязательно захочется.
— Я опоздала, — сказала Вета, бросая сумку и плащ на ближайшую длинную лавку. Она закрыла подсобку, закрыла кабинет, снова провозившись с замком чуть ли не до отчаяния, и решила, что сегодня туда больше не наведается. — Куча дел с документами, понимаете. Так всегда бывает, когда ни с того ни с сего оказываешься классным руководителем.
Мужчина улыбнулся. Бумаги его теперь мало занимали, да и вообще, у Веты возникло подозрение, что ими он просто скрашивал скуку.
Она прошла вдоль стен, рассматривая нехитрые экспонаты под пыльными стёклами витрин. Над ними висели серые чехлы, из одного торчал краешек синего кителя, из другого — вышитая алым юбка. Этикетки, написанные мелким неразборчивым почерком, читать не хотелось. На одном столе экспонаты пылились, даже неприкрытые стеклом: деревянные пяльца с истёршейся от времени вышивкой, расписные глиняные плошки.
— Что мы должны делать? — спросила Вета, рассматривая свой посеревший от пыли палец — зря она провела им по краю стола.
«Прибираться?» — почти ответила она на свой собственный вопрос.
— Ну! — сзади послышался скрип ножек скамьи и линолеумному полу. — Делать акты приёма-сдачи, но вообще-то, это всё равно никто не будет проверять. Так что мы должны высидеть здесь положенное время, и всё.
Вета добралась до двери к кроликам — та была подпёрта шваброй, крепкой и очень надёжной на вид.