Дети железной дороги
Шрифт:
Он вместо чая пьет молоко.
Его мама носит мужскую стрижку,
А папа ходил убивать волков.
Он то хороший, то нехороший,
То долго спит, то встает чуть свет,
Он в дождь надевает всегда галоши;
Одни зовут его Парр, а другие Пет.
Он не любит крикета и городков –
Боится ссадин и синяков.
Зато он охотник большой до чтенья
И знает, как правильно звать растенья.
Парр без ума от французских книг,
Мы дразним его «Мюссе»* [31]
Когда позовут его на пикник,
Он скажет: «Я в школе не для того!»
– В футбол? «Не хочу. Опять синяки.
Пейли, отстань! Не вожусь с драчунами».
Чуть мы пошутим над ним, «старики»,
Сразу глаза его полны слезами.
Уигсби считает, что стыдно «старым»
Смеяться над новеньким, то бишь Парром.
Вздор! Новичком был и я когда-то,
31
* Альфред де Мюссе – французский поэт XIX века.
32
**Антуан Франсуа Прево – французский писатель XVIII века.
И надо мною шутили ребята.
«Какой же надо быть умницей, чтобы так написать!» – с восхищением думал Джим. А Питер, Бобби и Филлис уже привыкли к тому, что мама почти так же легко сочиняет стихи, как разговаривает. И рифмы не удивляли их так, как они удивили Джима.
Джим научил Питера играть в шахматы, в шашки и в домино, и они замечательно проводили вечера вдвоем.
Нога у Джима уже почти зажила, и ребята чувствовали, что им надо как-то развлечь своего гостя. Не только играми, но чем-то другим, в самом деле замечательным. Но пока ничего замечательного не удавалось придумать. Дети так долго над этим думали, что им всем уже начало казаться, что головы у них отяжелели и распухли. И, наконец, Питер сказал:
– Плохо, что нам ничего не удалось придумать. Остается ждать: может быть, что-то само по себе произойдет такое, что будет для Джима сюрпризом.
– Иногда все устраивается само, без нашего участия, – кивнула Филлис.
– Мне бы хотелось, чтобы что-то случилось – что-то невероятное, – прибавила Бобби.
И невероятное случилось. Случилось ровно через четыре дня после их разговора. Вам, наверное, хотелось бы, чтобы это случилось через три дня, как бывает в сказках. Но между сказкой и жизнью существуют определенные различия. И потом, если чудо произошло не на третий день, а на четвертый, то почему я должна говорить неправду?
В эти дни детям с железной дороги все давалось трудно, и у каждого из них было чувство, которое однажды очень точно выразила Филлис:
– Боюсь, что железная дорога нас скоро забудет. Мы совсем перестали туда ходить, – жалобно говорила она.
– Это было бы с ее стороны не очень благодарно, – шутливым тоном возразила тогда Бобби, – мы же ни одну игру на свете так не любили, как ее!
– И потом Перкс часто к нам заходит спросить, как здоровье Джима. И сигнальщик приходил сказать про своего сыночка – он уже совсем здоров! – подхватил
– Ты говоришь про людей, а я имею в виду саму железную дорогу, – уточнила Филлис.
– Плохо, что мы уже четвертый день не ходим махать рукой поезду, приходящему в четверть десятого, и не посылаем приветов папе, – с грустью прошептала Бобби.
– Надо опять начать ходить! – констатировала Филлис.
И они пошли.
С тех пор как в доме появилась прислуга и маме уже не надо было ни хозяйничать, ни сочинять рассказы, время стало тянуться медленно, и всем казался теперь страшно далеким тот первый день, когда они обосновались в «Трех Трубах»: когда они поднялись на рассвете, прожгли дно у чайника, отведали яблочного пирога за завтраком и впервые увидели железную дорогу.
Теперь стоял сентябрь. Дети спускались к дороге, и дерн у них под ногами был сухой и ломкий. Те былинки, что возвышались над дерном, прямились, словно копья или пики. Синие колокольчики трепетали на жестких и тонких стебельках, египетские розы подставляли солнечным лучам свои сиреневые лепестки, и золотые кувшинки горели, словно звездочки, у берегов пруда, лежавшего на полпути к железной дороге. Бобби собрала целую охапку цветов, и она уже представляла себе, как они красиво будут смотреться на зеленовато-розовом шелковом лоскутном одеяле, которым была укрыта сломанная нога Джима.
– Надо торопиться, – подстегивал девочек Питер, – а то мы пропустим наш «десятый час».
– Я только так могу идти, быстрее не выходит, – жалобно скулила Филлис, – ну вот, теперь еще и шнурок опять развязался!
– Когда мы тебя будем выдавать замуж, – заворчал Питер, – у тебя в притворе* [33] обязательно развяжется шнурок, и твой жених споткнется и расквасит себе нос на цветных плитках. Ты скажешь, что он тебе не нужен такой некрасивый. И останешься старой девой!
33
* Притвор – пристройка к церкви.
– Нет, я уж лучше выйду замуж за парня с некрасивым носом, чем остаться одной!
– Все равно не будет ничего хорошего. Он со своим расквашенным носом даже не почувствует, как пахнут цветы, – поддержала шутку Бобби.
– Уж не к свадьбе ли ты нарвала столько цветов? – поинтересовался Питер, кивая на букет. – Так, шутки в сторону! Уже был гудок, надо скорее бежать.
И они побежали. И замахали, как обычно, своими носовыми платками, из которых не все были хорошо выстираны.
– Передайте папе, что мы его любим! – закричала Бобби.
– Привет папе! – поддержали Питер и Филлис.
Вдруг из окна вагона первого класса высунулся старый джентльмен и яростно замахал в ответ. Детям это не показалось чем-то особенным. Он всегда отвечал на их приветствия. Необычно было другое: из всех вагонов, чуть ли не из каждого окна им махали платками другие пассажиры. А у кого не нашлось платка, те махали газетами или просто руками. И ребята заметили, что газеты, которыми махали многие пассажиры, были одинаковые и с какой-то необычной шапкой на первой полосе. Поезд с шумом и гудением пронесся мимо, вовлекая в танец мелкий галечник на насыпи. И когда он скрылся из виду, дети переглянулись между собой.