Детские клятвы

Малышева Елизавета

– Приду, вот только дать смогу только совет. Беги с материка, прячься или умри, но ты не должен…проклятье! Прошу тебя, найди того, кто тебя спасет. Мне так жаль. Вот что чувствовал предыдущий и все они до него, глядя друг на друга, глядя на самих себя сквозь бесконечный дождь человеческих лет. Был ли я столь же жалок и столь же прекрасен в неведении своего рока? Я сам не поверил, когда предыдущий я, клянясь, что не врёт, умолял меня все завершить, прежде чем они найдут нас. И ты не поверишь, такова сущность нашего проклятия. Ты не станешь верить на слово, но в этом

деле доказательством послужат лишь страдания. И все же, я обязан попытаться спасти тебя. Пойдем со мной. Уснёшь в холодном иле, как все мы уснули, спокоен и глух до людской жестокости и мольбы. Пожалуйста…

– Раз ты здесь, значит не упокоен.

– Ты думаешь я призрак? Понимаю твои надежды, но ты и сам должен понимать, если бы все было так просто, я бы… О, а ты значит везучий!

«Мне едва минуло двенадцать и вот я умираю посреди леса.» – подумал он и шепотом ответил:

– Хорошенькое везенье…

Незнакомец рассмеялся и почему-то Рену тоже стало смешно.

– Мы поговорим позже. Кто-то идет спасти тебя, друг, поэтому я и говорю, что тебе везет.

И действительно в эту же секунду из глубины леса прозвучал тяжелый зычный голос:

– Эй! Пошел прочь, – вот же дьявольское отродье! – оставь его! – Из темноты появился огромный мужчина, то ли дровосек, то ли охотник, то ли кто-то ещё. Лица Рен не разглядел, его почти полностью скрывала густая борода и надвинутая на кустистые брови шапка. Очевидно, мужчина не видел Ренарда и лишь предполагал, что мальчик стал жертвой злых духов.

– Вот какова твоя дорога… – С лёгкой усмешкой заметил ангел прежде, чем раствориться в холодном грозовом воздухе.

– Не забудь ответить на мои вопросы, Ренард!

– До встречи.

– Никого там нет. Черт побери, откуда ты только такой взялся!?

Рен поднял голову, но резко вернулась вся боль, которая прежде стихла в беседе с Ренардом, мальчик бессильно рухнул к ногам дровосека, потеряв возможность двинуть хотя бы пальцем. Он хотел ответить, но голос превратился в сип, и ребенок смог лишь прокашлять что-то невнятное.

– Ещё не хватало, чтобы в моем лесу валялись детские трупы. Хочешь помирать, иди отсюда и делай это в другом месте.

Рен в ужасе мотнул головой, понимая, что человек уходит, и вцепился окоченелыми тонкими пальцами в сапог, будто тот был высшей ценностью.

– Помоги. – с трудом хрипел он.

– Черт с тобой. – сердито буркнул незнакомец и закинул полуживого ребенка на плечо, будто тот ничего не весил.

Их встретила лачуга, добротная и крепкая, но уже ощутившая прикосновение времени. О ней любовно заботились и явственно чувствовалась женская рука: ни пыли, ни грязных тарелок, ни пятен на белых занавесках, только вышитая скатерть и подвешенные под потолком ряды засушенных трав.

Никогда прежде, даже в собственном доме, Рен не чувствовал себя таким защищенным, деревянные стены казались ему непоколебимой каменной твердыней, способной перенести и вражеский натиск, и черную смерть, а молчаливый лесник –

непобедимым стражем пустых комнат, полных забытого кем-то тепла. Однако ни свеже побеленная печь, ни чистая одежда с аккуратными заплатами не скрывали суровой и печальной правды – кроме лесника никого здесь не осталось. В самом его немом и темном лице читалось нездешнее мрачное нечто, заставлявшее несчастного быть здесь.

Рена эта тайна мало интересовала, по правде, он боялся, что неосторожный вопрос рассердит радушного хозяина, а его самого лишит крова, так что, памятуя о бушевавшей снаружи буре, ребёнок покорно принимал чужую доброту и платил за нее молчанием.

Лесник начал беседу сам. Прежде он положил топор у двери, снял промокшую одежду и шапку, и растерял тем самым часть своего угрожающего образа. Самый обычный человек с усталым потухшим взглядом и бессильной ухмылкой, которую на лице изображают по привычке притворяться бессердечными, чуть сгорбившись сидел теперь напротив Рена, положив огромные руки на стол, будто в знак того, что бояться нечего.

Вопрос его оказался чуть более, чем очевидным.

– Как ты, малец, в такую собачью погоду оказался в лесу совсем один?

Рен говорил ещё с трудом, то ли от шока, то ли от того, что побаивался мрачного старика, впрочем немного подождав пока малец успокоится, охотник услышал ответ.

Мальчик рассказал, что он из деревни в двенадцать домов, и что проснулся посреди леса. Он сам в общем-то больше ничего и не помнил.

– Безответственный щенок. Твоя мать, наверное, все глаза выплакала, а ты шляешься по лесам и болтаешь сам с собой.

– Моя мама умерла год назад…

– А отец? Разве у отцов за детей сердце не болит. Все можно решить словами, как младший ты должен извиниться первым

– Я не могу вернуться к этом человеку… – Произнес неуверенно, потому что не помнил, в чем причина глухой ненависти к отцу. Очевидно, она так же объясняла и пробуждение посреди леса и адскую боль во всем теле.

– Да как ты…!

Он замахнулся огромной ладонью, Рен даже не попытался закрыть лицо, только обречённо склонил голову, но тут старик заметил темные отметины на тонкой шее, осекся и приволок из погреба банку шишкового варенья, чтобы загладить вину, которой гость и не заметил.

– И куда теперь? – неловко почесав бороду спросил он.

– Мне ведь, дядь, идти некуда. Дай поспать, а утром уж меня тут не будет. – ответа не последовало и Рен продолжил упрашивать – Да, я не стесню, честно! Ну хочешь…– он снял с шеи тесемку с самодельным деревянным амулетом, не имевшим никакой силы – отдам свой талисман?

– Нет уж. Не надо мне твоей платы, оставь себе. Выполни мою просьбу и мы в расчете.

– По рукам! Что делать? – хлопнув ладонью по столу, воскликнул Рен.