Детские клятвы
Шрифт:
– Ты со мной не поедешь? – она искренне удивилась- Я бы хотела, чтобы ты сопровождал меня. Не хотелось бы переживать это одной.
Рен нервно усмехнулся.
Она была похожа на трофей, и хотя ее окружали красота и роскошь, Арлен всегда выглядела печальной. Рен искренне не понимал, ее несчастья, и едва ли не смеялся над ее заточением, ему казались глупыми ее беды, когда вокруг простирались великолепные сады, а стены дома сияли изяществом .
Ему
– Ты ведь сирота? – неожиданно спросила она.
– Именно.
– Мне даже немного… – Рен ждал, что она скажет "жаль", но Арлен продолжила – … завидно
На мгновение юноша опешил, не находя, что ответить на это заявление. К нему относились со снисхождением, с состраданием, порой довольно искренним, с презрением, в конце концов. Но с завистью – никогда.
– Это ведь чудесно, идти ,куда хочешь, не думать , что и как ты делаешь, просто жить в удовольствие, без инструкций и предписаний. Как я мечтала об!
– На самом деле мой отец жив. Скорее всего. – резко ответил Рен, смущенный внезапным энтузиазмом.– Я просто ушел, вы тоже так можете, молодая госпожа. Однако, я бы не стал отказываться от вашей нынешней жизни.
Она помолчала, а потом ответила задумчиво и мрачно
– Какие всё-таки страшные у тебя глаза.
– Пусть так…– безразлично бросил он.
Спустя пару дней сборов они вдвоем отправились в Ареру. Госпожа Дюран не путешествовала из-за слабого здоровья и отправила дочь под присмотром личной служанки, но за прошедшие два года Рен успел полюбиться ей и в итоге мать Арлен осталась в неведении относительно компании дочери. Через неделю служанка благополучно вернулась и отчиталась, что доставила юную госпожу в целости и сохранности, слегка опустив подробности, а для Арлен и Рена пришло время расставаний.
Когда Рен попал в город было ранее утро и столица встретила его сумрачным предрассветные молчанием твердынь. Первый луч коснулся холодным блеском шлема дремлющего на посту стражника, метнулся на его алебарду и, точно сорвавшись, с ее лезвия, устремился по каменной кладке по улицам, впуская в город солнце. В тишине захлопали крыльями птицы, оставившие за собой летучие тени… Пахло камнем и пылью, горожане уже не замечали этого аромата, но Рену, привыкшему к запаху сырого дерева и соломы, он казался удивительным и манящим. Холодное солнце взирало безразлично
Перед ними высились ворота, величественные, страшные и манящие, за ними остались лишь воспоминания о кратком времени, когда у него был дом.
Арера. Едва ли он, проведя всю жизнь в крошечной деревушке, у которой вместо названия был номер,
И Рену вдруг подумалось, что, может быть, в огромном городе, где никто не знает его, где для всего есть порядок и причина, и ему найдется местечко. Совсем крошечное, ненужный чердак или старый склад, лишний угол, в котором он постелил бы солому и который стал бы звать домом, отбивая его у мышей.
– Как же ты прекрасна! – восхищённо прошептал Рен. Столько надежды пропитывало простые слова!
Ему казалось, что все, чего он только мог пожелать, совершилось. Арера, огромная величественная, прямо перед ним, раскрыла путнику объятья каменных аллей и только ждёт, когда нога бесстрашного оставить след на серой мостовой.
3. Вивьен Грапнет.
Семья Грапнетов всегда производила на окружающих крайне приятное впечатление: отец имел в обществе определенный вес, мать выглядела моложе истинного возраста лет на десять, говорила редко, и если уж, выходя в люди, открывала рот, то для положительного замечания или цитаты из священного писания. Когда, тринадцать лет назад, они по доброте душевной взяли из приюта сироту, в последствии «внезапно» оказавшегося носителем особой силы, как-то позабылось, что состояние отец семейства нажил весьма сомнительными способами, и для всех наступило спокойное время.
Семилетний Вивьен поначалу очень радовался хорошей одежде и вкусной еде, но быстро понял одну вещь: Сила – это титул, а титул нужно уметь нести.
До недавнего времени ему это удавалось.
Однако теперь он стоял в светлом кабинете и в тысячный раз выслушивал бесполезные нотации. Граф Грапнет сидел спиной к высокому окну, против света, и сам оставался не более, чем бесформенным черным пятном, слившимся со столом и бесчисленным множеством всевозможных статуэток, чернильниц и прочей мелочи, лежавшей на нем. Мачеху Вивьен даже не сразу заметил: она безмолвной тенью таилась за спиной своего мужа.
– Почему мне снова приходят анонимные письма о твоих любовных похождениях?! – Кричал отчим. Отвечать было бессмысленно: как только кто-то повышает голос, все слова становятся оправданиями, а Вивьен не хотел просить прощения.
– Ну как же так, ты ведь был таким хорошим ребенком. – негромко причитала женщина, чтобы заполнить образовавшуюся в крике паузу.
Вообще-то Вивьену было, что сказать, свое упрямство он прекрасно понимал, а разврату находил оправдания, но сильный голос отца, его жесты и воззрения всякий раз отбивали желание объясняться.