Детские странствия
Шрифт:
– А знаешь, Давыдовна, - сказал он вдруг, - пожалуй, из них вышла бы хорошая пара.
– Вот видишь, Манечка, папа тебе уже и жениха подыскал!
– засмеялась Давыдовна.
Манечка состроила мне гримасу и прыснула в кулачок, будто подавилась.
Мне эти шутки не понравились, и я сердито сказал:
– Сели бы подальше, а то грести мешаете!
Когда я их перевез, Манечка попросила у матери разрешения остаться в лодке.
– Вася покатает меня немножко, - сказала она, не спросив, соглашусь ли я катать ее, будто заранее знала,
Давыдовна разрешила.
– С Васей можно, он хороший мальчик, - сказала она.
Федотович с Давыдовной ушли в деревню, а мы с Манечкой остались в лодке.
– Ну катай же?
– потребовала Манечка.
– На большой не буду. Если хочешь, садись в маленькую, - буркнул я в ответ.
– В маленькую? Ой, как хорошо! В маленькой я сама буду грести!
– обрадовалась Манечка.
Катать ее мне совсем не хотелось: я боялся, что вдруг на перевоз придет Таня, увидит, что я катаю Манечку, и подумает, что Манечка мне нравится. А Манечка мне ничуть не нравилась - только что бантики, а сама как мышка. Но как было отказать - Манечка уже уселась в маленькую лодку, шлепала по воде веслами и торопила меня:
– Ну чего ты там возишься? Давай скорее - кататься хочу!
Грести она совсем не умела. Весла у нее задевали одно о другое, поднимали брызги.
Обдавая меня брызгами, Манечка заливалась звонким смехом.
– Чего гогочешь?
– рассердился я.
– Раз не умеешь грести, уходи с весел.
– А ты, пожалуйста, не командуй! Не умею, так научи, - ответила Манечка и стала требовать, чтобы я ее сейчас же учил.
– Ну что ж не учишь? Я же тебе сказала - учи!
Я показал ей, как надо грести, но она продолжала без толку шлепать веслами и неизвестно чего веселиться, пока течение не снесло лодку до Шуринги; а потом я должен был тащить ее вместе с лодкой вверх до перевоза, так как она не пожелала вылезать на берег.
– Но-но-о! Давай рысью!
– погоняла она меня, сидя в лодке.
На перевозе, выскочив на берег, Манечка погрозила мне:
– Я еще приду! Будешь меня катать и учить грести. Не думай, что отвертишься!
Как мне хотелось, чтобы на перевоз пришла Таня! Может быть, в тот день будет непогода, на Онеге поднимутся большие волны, лодку станет сильно качать, Таня испугается, вскрикнет, и тогда я скажу ей:
«Ну чего ты, глупая? Чай, мне не впервые гонять лодку по таким волнам. Это еще что!»
Пусть она поглядит, как я смело управляюсь со своей лодкой в бурю, как гоню ее против волн! Пусть знает, что со мной ей нечего бояться, как бы ни качало лодку.
Но Таня не приходила, а от Манечки невозможно было отвертеться. Прибегая на перевоз, она без спросу садилась в мою лодку, и мне приходилось катать ее, пока собравшиеся на берегу пассажиры не начинали громко возмущаться, требуя лодку.
– Подумаешь - господа! Подождут, - говорила она.
Однажды отец Виктор, наш законоучитель, пришел на перевоз, когда я катал Манечку. Рассердившись, что нет лодки, он стал кричать:
–
И потом при всех собравшихся на берегу людях поп смеялся надо мной:
– Не по себе дерево рубишь! Голь перекатная, а с барышней катаешься!
С тех пор все на перевозе начали звать меня Манечкиным женихом.
Больше я уже не ждал Таню. Чего мне было теперь ждать ее, если все знали, что я Манечкин?
С ужасом думал я о возвращении в училище: куда глаза дену, встретившись в классе с Таней?
Но мой страх оказался напрасным: Таня не вернулась в наше училище. В конце лета она уехала учиться в губернский город.
Я видел, как Таня уезжала. Отец, работая на перевозе, ловил неводом рыбу, и, когда улов был хороший, я носил ее па продажу погостовским попам.
Как-то, шагая от перевоза с корзинкой на плече, полной живых, трепещущих хариусов, я услышал позади себя звон колокольчика. Меня нагонял катившийся по дороге тарантас в парной упряжке.
Поставив корзинку на землю, я остановился: любитель был поглядеть на проезжающих мимо людей. Если на тарантасе, с колокольчиком, с привязанным веревками багажом на задке, значит едут куда-то далеко - счастливые!
На этом нагнавшем меня тарантасе уезжала Таня. Сидевшая рядом с ней поповская дочка, обернувшись, махала кому-то рукой, и Таня, обернувшись, глядела назад. Я испугался, что она меня увидит, и, быстро присев на корточки, стал перебирать в корзине хариусов. Сердце сильно заколотилось, когда тарантас прокатил мимо. И, пока колокольчик не затих вдали, я все перебирал трепещущих в руках хариусов. «Обиделась, что я жених Манечкин, вот и уехала», - думал я.
АРХИЕРЕЙ С ТРУБКОЙ
Еще одна зима - и конец ученью в Шуринге, а потом мы с Васей Потаповым отправимся в путь. Может быть, в город, учиться дальше, а может быть, и на Белое море - поступать на корабль. Одно только ясно: путь будет дальний.
В ту зиму Иван Емельянович подарил Потапову за успехи в рисовании цветные карандаши, и с их помощью Вася стал хорошо зарабатывать себе на пропитание.
Он рисовал на толстой бумаге игральные карты и обменивал их у баб-гадальщиц на хлеб, молоко, яйца.
– Можем идти куда угодно - с цветными карандашами мы с тобой нигде не пропадем!
– говорил мне Потапов.
Ему было все равно, куда идти: чем дальше, тем лучше.
Возможность зарабатывать деньги таким легким способом прельстила и меня. Я стал прилежно рисовать и вскоре тоже добился в этом деле успеха, но он не пошел мне впрок.
Хорошо было учиться у Ивана Емельяновича, но, кроме него, учил нас еще отец Виктор. Этот маленький, тощий, никогда не улыбавшийся попик, с жидкими, как у младенца, волосиками на темени, держал в страхе божьем все училище - и учеников и учителей.