Детские странствия
Шрифт:
На его уроках приходилось сидеть не шевелясь и не открывая рта.
Но как тут было утерпеть, когда на уроке во время изучения рангов и степеней святых Потапов нарисовал в своей тетрадке архиерея в митре, такого же тощего, как отец Виктор, и подсунул мне тетрадку. Я тотчас же стал пририсовывать архиерею трубку. Тем временем батюшка, расхаживая по классу, перечислял: святители, преподобные, ангелы, архангелы…
– А у нас в волости есть горшечники, кирпичники, - шепнул я к слову Потапову, дорисовывая
Потапов громко фыркнул. Отец Виктор подскочил к нему:
– Чего смеешься?
– Васька говорит, - кивая на меня, сказал Потапов, - что есть еще святые горшечники и кирпичники.
На свою беду, я не успел убрать с парты архиерея с трубкой.
– Кто рисовал?
– закричал батюшка.
– Я рисовал, - смело ответил Потапов.
Отец Виктор схватил его за волосы:
– Я тебя, озерская вонючка, научу, как святителя рисовать с трубкой!
– Батюшка!
– вступился я за своего приятеля.
– Он только архиерея рисовал, а трубку я ему пририсовал.
– Ах ты, Манечкин жених! вскрикнул батюшка и, выпустив волосы Потапова, вцепился в мои.
Он вытащил меня из-за парты и так поддал мне коленкой, что, ударившись головой о дверь, я вылетел из класса.
– Чтобы я тебя, безбожник, не видел больше в училище!
– крикнул он вслед мне.
«Пусть бы он избил меня еще больнее, пусть на каждом уроке дерет меня за волосы - все перетерплю, только бы не выгоняли из училища», - думал я, стоя в коридоре'.
Один я из нашей деревни дотянул до старшего класса, в какие морозы бегал в училище! Все спировские мужики говорили: «Ай да Васька Буйдин! Выйдет из парня толк - не иначе как быть ему в городе на жалованье». Дома рассчитывали уже, сколько мне положат в месяц, и вдруг - выгнали из училища! Вот тебе и жалованье!
На перемене, выйдя из класса и увидев меня, стоящего в коридоре, батюшка закричал:
– А ты чего тут, щенок? Пошел вон!
– и вытолкал меня во двор.
Стоя посреди двора, я горько плакал.
Ребята, вынесшие мне кафтанушку и шапку, утешая меня, громко ругали отца Виктора.
– Чего это батюшку ругаете?
– спросил появившийся на дворе Иван Емельянович.
Ребята наперебой стали рассказывать, как отец Виктор рассерчал на меня за пририсованную к архиерею трубку и за святых горшечников.
– Про горшечников это совсем зря, и трубку, конечно, не следовало рисовать, - с улыбкой сказал Иван Емельянович.
– Так что нечего вам батюшку ругать, он вас уму-разуму учит.
– «Учит»! От такого ученья все плешивые скоро будем, - забурчал Потапов, потирая свою встрепанную
– Ну уж и сказал тоже - плешивые! Да что таким кудрявым молодцам сделается, если батюшка, рассерчав, пощиплет вас немного!
– засмеялся Иван Емельянович, и все ребята засмеялись.
У меня на душе полегчало, беда будто отодвинулась.
– Батюшка хоть и тощий, а драть за волосы здоров!
– сказал я, утирая слезы.
– Ладно уж, ладно!
– Иван Емельянович замахал рукой.
– Про батюшку грех говорить так. Иди на урок, а я попрошу отца Виктора, чтобы он простил тебя.
На другой день я шел в училище с трепетом в душе: простит меня батюшка или нет? На молитве перед началом занятий, которую мы пели обычно в присутствии законоучителя, я встал так, чтобы не попадаться ему на глаза. Но, когда, пропев установленную молитву, мы вышли из рядов, батюшка заметил меня и молча вытолкал из класса.
Опять я стоял посреди двора и плакал, и опять Иван Емельянович вышел ко мне.
– Плохи твои дела. Вася, - сказал он.
– Отец Виктор грозится не допустить тебя к экзамену. Но плакать не надо.
Ты пока на его уроки не ходи, а что он задает, учи назубок и в церкви почаще крестись, на клиросе пой, помогай певчим. Постарайся уж - тебя от этого не убудет. Л он увидит, что ты старательно молишься богу, и простит. Постараешься, Вася?
– Постараюсь уж!
– всхлипнул я.
Больше месяца во время уроков отца Виктора я сидел в сенях под лестницей и зубрил закон божий, а в церкви вставал на клиросе с певчими так, чтобы батюшка мог увидеть мое усердие.
Сначала на клиросе я только рот открывал, а потом попробовал петь, и мне это понравилось, голос у меня стал набирать силу.
– Ты, Васька, прислушивайся, пой тише, а то ты все в сторону уходишь, - говорили мне мужики-певчие.
Но я не слушал их - старался петь как можно громче, чтобы скорее заслужить прощение батюшки.
И вот однажды Иван Емельянович подозвал меня к себе и спросил:
– Знаешь, что отец Виктор задал на последнем уроке?
– Про чудо в Кане Галилейской, - ответил я.
– Тогда можешь идти на его урок, - сказал Иван Емельянович и подбодрил меня: - Отец Виктор обратил внимание на твое усердие в молитве.
Набравшись храбрости, я явился на урок закона божьего и просидел от звонка до звонка как проглотивший палку. Я старался изо всех сил изобразить на лице раскаяние грешника, но батюшка не замечал меня, будто бы мое место на парте по-прежнему пустовало.
И на следующих уроках было так же. «Ну и злой же черт! На усердие мое обратил внимание, а прощать все-таки не хочет», - злился я.
– Ну как у тебя с батюшкой?
– спрашивал меня Иван Емельянович.
– Из класса не выталкивает, но серчает еще.