Детские странствия
Шрифт:
Но вот в лампе догорел керосин. Тихонько спустившись к себе в комнату и заснув на своих матрацах, мы поднимали страшный крик - нам снилось, что за нами гонятся безголовые всадники, крокодилы, что мы падаем в пропасти и идем на дно, потерпев кораблекрушение.
Хромой Максимка, неутомимый шут, разбуженный нашим криком, вскакивал на лавку; подпрыгнув, хватался за вбитый в потолок крюк и повисал на нем, болтая ногами.
– Караул, братцы, тонем, спасайся кто может!
– орал он, представляя наши бурные сновидения.
Чтобы мы не мешали
КНИЖНАЯ ДИЕТА
Из всех классных уроков веселее всего было на уроках истории и географии.
Эти науки преподавал у нас Алексей Иванович, по прозвищу Плотица, отличавшийся малословием. Свои краткие объяснения он начинал и кончал одними и теми же словами: «Так вот так».
Его форменный пиджак и брюки всегда были в каких-то пушинках и шерстинках. Войдя в класс, он тотчас же принимался счищать их с себя.
– На спине еще, Алексей Иванович, много шерстинок. Разрешите, я сниму, - предлагал свои услуги Максимка.
Плотица подходил к окну, становился спиной к свету, и Максимка начинал свое очередное представление. Множество раз снимал он с пиджака учителя одну и ту же шерстинку, потом дул на нее, будто сдувал с пиджака пушинки, и шерстинка возвращалась на свое место.
– Долго ли ты там еще?
– нетерпеливо спрашивал Плотица.
– Все уже, Алексей Иванович, последнюю шерстинку снял. Вот только еще одну пушинку сдую, - говорил Максимка, окончательно возвращая шерстинку на свое место.
Плотица любил, чтобы ученики отвечали ему на уроке без запинки и, кроме прочитанного в учебнике, добавляли от себя прочитанное в других книжках. Если ученик отвечал без запинки, на лице Плотицы появлялось сонно-мечтательное выражение, и он начинал дремать. Время от времени, разгоняя сон, он одобрительно кивал головой и говорил:
– Так вот так.
В этих случаях он всегда ставил ученику пятерку. Мы с Потаповым быстро усвоили особенность нашего учителя и получали у него только пятерки. Особенно легко нам давалось это на уроках географии, когда изучались заморские страны, о которых мы за короткий срок почерпнули множество сведений из проглатываемых нами на чердаке книг Купера, Майн Рида, Жюля Верна.
Не один раз Плотица, покачав головой: «так вот так», - тихо опускал ее, надолго погружаясь в мечтательную дрему, когда я или Потапов в добавление к изучаемому параграфу учебника географии начинали рассказывать о ковбоях в американских прериях, о джунглях, тайфунах и смерчах.
Пальма первенства тут принадлежала Потапову. Однажды, отвечая об Америке, он стал рассказывать про охотников за скальпами и, увлекшись, проговорил до звонка. Он рассказывал бы и дольше и ребята охотно слушали бы его, да звонок разбудил Плотицу.
– Так вот так, - встряхнувшись, перебил Потапова учитель и
Не всем так везло на уроках истории и географии, как нам с Потаповым.
На одном уроке вдруг впервые сам вызвался отвечать толстяк Алеша, который обычно слова не мог ответить без подсказки: вызванный учителем, жалостливо оглядывался на товарищей, ожидая помощи. Все были поражены: откуда вдруг у этого толстяка появилась такая прыть?
Темой урока была Англия. Промямлив несколько слов об Англии, Алеша стал бойко рассказывать о Шерлоке Холмсе. Плотица раз-другой одобрительно кивнул головой, а потом сонно-мечтательное выражение сменилось на его лице настороженным.
– Вы о чем это изволите говорить?
– спросил он.
– О короле английских сыщиков Шерлоке Холмсе, - ответил Алеша.
– Чепуху несете на уроке!
– сказал Плотица и поставил Алеше двойку.
Алеша не на шутку обиделся: почему такая несправедливость?
– Потапову пять, а мне двойка!
Разве он интереснее меня отвечал? Правда ведь, о Шерлоке Холмсе еще интереснее, чем об охотниках за скальпами?
– спрашивал он.
И многие были согласны, что двойка поставлена Алеше несправедливо.
Совсем иначе было на уроках закона божьего и церковнославянского языка. С волнением и страхом ждали мы появления в классе сурового отца Владимира.
Семидесятилетний старец, высокий, седовласый, с коричневым, будто прокопченным, лицом, он входил в класс быстрым, порывистым шагом.
Все торопливо вскакивали, приветствуя его:
– Здравствуйте, отец протоиерей!
– Здравствуйте, здравствуйте, - отвечал он скороговоркой и, не глядя на нас, проходил к столу и шумно распахивал журнал. После этого он оглядывал класс испытующим оком и говорил: - Начнем с божьей помощью. Прогоним лень из нашего виноградника, а ленивца обрежем, как увядшую лозу.
И каждый из нас чувствовал себя увядшей лозой, которую протоиерей сейчас будет обрезать.
На уроках он ничего не объяснял.
– Слово божье ясно и понятно, толковать его нечего, надо учить, - говорил он.
Весь урок он спрашивал заданное накануне по учебнику, от такого-то до такого-то места, вызывая учеников всегда в одном и том же порядке, строго по списку, и требовал, чтобы ему отвечали назубок, слово в слово, как написано в учебнике.
Если кто-нибудь начинал отвечать урок своими словами, протоиерей резко обрывал его:
– Книгу писал человек поумнее тебя, дурака, так ты и учи то, что он написал, а не измышляй своим куриным умом!
Если отвечавший спотыкался на каком-нибудь слове, вроде «снебесдращите», наш законоучитель ставил ему двойку и вызывал следующего по списку, заставляя его продолжать именно с этого слова, а споткнувшийся должен был стоять и слушать.
Иной раз к концу урока стоял весь класс.
Высшей отметкой у протоиерея была четверка с плюсом, а мы с Потаповым долго не могли заслужить у него больше тройки с двумя минусами.