Детский Мир
Шрифт:
С этими словами он уже беспрепятственно ступил ногой на балкон, и через порожек, слегка обернувшись, как показалось в свете луны, уже по-детски, добро улыбнувшись, поднял торжественно вверх скрипку и смычок, и прежним родным баском:
— Вот наше олужие! С музыкой в луках и в мыслях надо жить, а не воевать!
Вновь над ночным городом полилась нежная, ласковая мелодия, но не тоскливая, как прежде, а с огоньком, с задором, со стихией!
— Прелюдия Шахбулатова, — вроде для себя прошептала бабушка.
— Лезгинка! — поддалась азарту
В это время искрометная трель, кульминация, понеслась вихрем музыка. И что все слышат?
— Хорс-тох! — прямо под ними кто-то гарцует, видимо один, сам себе хлопает, Мальчика подбадривает, кричит.
— Бага!? — обалдела Роза.
Ба-ба-ба! — застрочил с блок-поста крупнокалиберный пулемет.
По привычке женщины рухнули на пол. И лишь после этого уловили — скрипка разрывается в неистовом порыве, и это уже не мелодия, а настоящий бунт. И танец под балконом продолжается, вопль стоит, и на фоне пулеметного — хилые выстрелы из пистолета.
Мгновенно пригнувшись, женщины бросились на балкон. Роза буквально на руках внесла Мальчика. На сей раз он не противился — весь дрожал, словно в продолжении ритма лезгинки тело его сотрясалось; он был в холодном поту. Сам лег на кровать, свернулся калачиком. Женщины укрыли его одеялом, и, потрясенные, еще долго стояли в виноватой позе над ним, пока он не успокоился, и вроде заснул, как вдруг ослепительно вспыхнула лампочка. Мальчик сквозь закрытые веки зажмурился, перевернулся на другой бок, и еле слышно:
— Убелите их свет.
Вскоре он заснул. Его сон был беспокойным: он опять вспотел, что-то бормоча, постоянно пытался сбросить одеяло.
— Что же с ним? Неужели заболел? — трогала его лобик Роза.
— День у него был тяжелый, эмоциональный — не выдержал нагрузки.
— А как он изменился, не по годам повзрослел.
— Еще бы, — печален голос бабушки, — столько повидал, пережил. Здесь фронт — год за три.
В подтверждение этого вновь застрочил пулемет, где-то далеко что-то взорвалось, а над городом повис нарастающий гул самолета-разведчика, так что клеенка на окне задрожала от вибрации.
— Надо его вывезти, насильно, — словно в прозрении оживилась Роза.
— Давно пора. Да сам не поедет. Боюсь, нанесем еще большую травму, — Анастасия Тихоновна тяжело опустилась на диван. — Поверь моему опыту: этот ребенок — как национальное достояние; таких раз в сто лет Бог народу посылает.
— Дэла! — взмолилась Роза, на родном попросила для Мальчика долгих, счастливых лет жизни, и перейдя на русский: — Как быстро он освоил скрипку?! Просто чудеса!
— В том-то и дело: уникальный ребенок, талант.
— Правда, и вы с ним немало возитесь. Можно сказать, круглые сутки.
— Да, других соблазнов у нас нет; скрипка — единственная радость, а у него божественный музыкальный дар. Вот теперь телевизор будет его отвлекать.
— Может, проверим телевизор, включим? — предложила Роза.
— Мальчика разбудим. Да и устала я, день суматошный был.
— Здесь
Задули керосинку, легли. Над городом странная, давящая тишина. Лунный свет заглянул в окно, пополз по полу прямо к кроватке Мальчика, осветил его лицо. Он сквозь сон стал что-то оживленно бормотать, задергался, и вдруг залился искрящимся, чистым счастливым смехом, да таким, что бабушка и Роза никогда такого от него не слышали. А Мальчик, все смеясь, неожиданно встал, и ничего не задевая, прямо по лунному свету пошел к балкону, у самой двери остановился, хотел было развернуться, и тут женщины четко услышали:
— Скрипку не брать? Там все есть?… Лечу! — и он ухватился за ручку балкона, дернул. Первой подоспела Роза, они уложили его на большую кровать, меж собой, держа за обе руки. А он сквозь сон все рвался куда-то, просил отпустить, пока жалобно не застонал, стал плакать, сопеть. Женщины пытались сонного Мальчика успокоить, сами в растерянности плакали, пока он окончательно не затих.
А лунный свет тем временем заполз и на эту кровать, и вновь к лицу Мальчика, и вновь он улыбнулся, стал что-то невнятно бормотать.
— Роза, завесь одеялом окно, — мистически прошептала бабушка.
В комнате воцарился мрак, гробовая тишина, а потом — шорох, страшные шаги в подъезде, во входную металлическую дверь тихо постучали. Они вздрогнули, сильнее обняли Мальчика. Стук повторился. Роза осторожно встала, стала шарить у печи, выискивая топор.
— Роза, это я, Бага, — наконец заговорили за дверью. — Открой, я ранен. Помоги.
Вскоре, при свете керосинки, в соседней комнате Роза обрабатывала окровавленное плечо.
— Ой-ой! Больно, — сетовал раненый.
— А откуда ты узнал о «зачистке»? — по ходу выуживала медсестра.
— Мир не без добрых людей, — пытался бравировать Бага.
— Это на блок-посту?
— Хе, на блок-посту одни пешки, менты. А у нас, э-э, как это в мире называется? О, да, глобализация! — он здоровой рукой постучал по нагрудному карману, откуда торчала антенна рации. — И у нас глобальная связь, даже с Москвой.
— Вот и позвони в Москву, чтоб нас не бомбили.
— Ну, я-то звонить не могу, но иногда получается подслушать.
— И что они говорят?
— Худо дело, война им, видно, нужна, ой-ой! — он дернулся.
— Так всюду твердят, что войне конец и Грозный восстанавливать будут.
— Брехня! Вам бы отсюда уйти пора. Да знаю, Мальчик не уйдет, — он тяжело вздохнул. — Как играть научился, особенно лезгинку, — не удержишься.
— А что ж ты даже раненый гарцуешь?
— На зло!
— Дурак ты, Бага, — с сожалением вздохнула Роза. — Жить-то надо не «на зло», а в добро.
— Ой-ой, наслушалась старушечьих, христианских сказок. А Мальчика совсем испортили, — зная, что находящаяся в соседней комнате бабушка по-чеченски не понимает, говорил он.