Детство Иисуса
Шрифт:
– Ты не знаешь, что такое стул? – спрашивает он наконец. – Посмотри. Ты на нем сидишь. – Он поглядывает на спутников. Они хохочут.
Он пытается смеяться с ними, чтобы не портить веселье.
– В смысле, – говорит он, – вы определили, что составляет… не знаю, как это сказать…
– Sillicidad, – подсказывает Эухенио. – Твой стул, – он взмахивает рукой, – воплощает sillicidad, включает его в себя, или овеществляет его, как любит говорить наш преподаватель.
– Или табурет, – добавляет его спутник.
– Ваш преподаватель не говорил вам, – говорит он, Симон, – о человеке, который, когда его спросили, как он понимает, что стул – это стул, пнул стул и сказал: «Вот как, сударь»?
– Нет, – говорит Эухенио. – Но так и нельзя понять, что стул – это стул. Так можно понять, что это – предмет. Предмет пинка.
Он молчит. По правде сказать, он тут не к месту, в Институте. Философствование лишь раздражает его. Ему плевать на стул и его стуловость.
В спагетти не хватает приправ. Томатный соус – просто томатная паста, подогретая. Он ищет взглядом солонку, но их нет. Нет и перца. Но хоть спагетти для разнообразия. Все лучше, чем вечный хлеб.
– Так что же, на какие курсы думаешь записаться? – спрашивает Эухенио.
– Еще не решил. Нужно ознакомиться со списком. Предложение богатое. Я подумываю о рисовании с натуры, но там битком.
– То есть в наш класс ты не хочешь. Жалко. Ты ушел, а обсуждение стало интереснее. Мы говорили о бесконечности и ее опасностях. А что, если есть стул совершеннее совершенного стула – и так далее до бесконечности? Но рисование с натуры тоже интересно. Можешь в этом семестре записаться просто на рисование – обычное. Тогда у тебя в следующем семестре будет преимущество при записи на рисование с натуры.
– Рисование с натуры очень востребовано, – объясняет другой участник разговора. – Людям интересно изучать тело.
Он ищет в сказанном иронию, но ее нет, как нет соли.
– Если интересно человеческое тело, почему бы не прослушать тогда курс анатомии? – спрашивает он.
Собеседник не соглашается.
– Анатомия рассказывает о частях тела. А если интересно изучать целое, нужно что-то типа рисования с натуры или скульптуры.
– Под целым вы понимаете?..
– Я понимаю тело, как таковое, а затем – тело как идеальную форму.
– Разве повседневный опыт не учит нас этому? В смысле, неужели несколько ночей, проведенных с женщиной, не научат нас всему, что необходимо знать о теле, как таковом?
Юноша вспыхивает и озирается, призывая на помощь. Он клянет себя. Дурацкие у него шутки!
– Что касается тела как идеальной формы, – продолжает он, – то нам в этом смысле придется подождать следующей жизни, чтобы его увидеть. – Он отодвигает в сторону недоеденные спагетти. С него хватит, слишком это вязко. – Мне пора, – говорит он. – Доброго вечера. Увидимся завтра в порту.
– Доброго вечера. – Они не пытаются его задержать. И правильно.
– Как поживает твой мальчик? – спрашивает Альваро. – Мы скучаем по нему. Ты подобрал ему школу?
– Он еще до школы не дорос. Он с матерью. Она не хочет, чтобы он много со мной общался. Пока на него претендуют двое взрослых, ему придется делить свою любовь на двоих, говорит она.
– Но на нас всегда претендуют двое: отец и мать. Мы же не пчелы и не муравьи.
– Может, и так. Но в любом случае я Давиду не отец. Его мать – мать, а я – не отец. В этом разница. Альваро, для меня это болезненная тема. Давай о чем-нибудь другом?
Альваро хватает его за руку.
– Давид – необычайный мальчик. Поверь, я наблюдал за ним, я знаю, о чем говорю. Ты уверен, что действуешь в его лучших интересах?
– Я препоручил его матери. Он под ее опекой. И почему ты считаешь, что он необычайный?
– Ты говоришь, что препоручил его, но хочет ли он сам быть препорученным? И почему мать вообще его бросила?
– Она его не бросала. Они оказались разлучены. Они какое-то время жили в разных сферах. Я помог ему найти ее. Он ее нашел, и они воссоединились. Это теперь природные отношения – матери и сына. А между мной и им – не природные отношения. Вот и все.
– Если твое к нему отношение не природное, что же это за отношение?
– Умозрительное. Между нами умозрительные отношения. Как с тем, кто заботится о нем умозрительно, однако без природного долга о нем заботится. И что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он необычайный?
Альваро качает головой.
– Природные, умозрительные… Это все бессмыслица, по мне. Как отец и мать вообще сходятся вместе, по-твоему? Отец и мать будущего ребенка? Потому что у них природный долг друг перед другом? Нет, конечно. Их пути пересекаются случайно, и они влюбляются друг в друга. Что может быть менее природно, более условно? Из их случайного соединения на свете появляется новое существо, новая душа. Кто в этом раскладе кому и что должен? У меня нет ответа, да и у тебя, думаю, тоже… Я наблюдал за тобой и твоим мальчиком, Симон, и видел: он полностью тебе доверяет. Он любит тебя. А ты любишь его. Так зачем его отдавать? Зачем отрезать себя от него?
– Я себя от него не отрезал. Его мать отрезала его от меня – это ее право. Если б я мог выбирать, я бы все еще был с ним. Но я не могу выбирать. Я не имею права выбирать. Я не имею никаких прав в этом деле.
Альваро молчит, он словно замкнулся в себе.
– Скажи мне, где я могу найти эту женщину, – говорит он наконец. – Я хочу с ней потолковать.
– Будь осторожен. У нее есть брат, а он тот еще фрукт. Не водись с ним. Там вообще-то два брата, второй – такой же неприятный, как и первый.