Детство Лермонтова
Шрифт:
Афанасий Алексеевич молча выслушал возбужденную речь своей старшей сестрицы и вздохнул. Шутка ли! Сколько дел Арсеньева возлагала на него: распродать обстановку чуть ли не тридцати комнат, выгодно продать посуду, серебро, люстры, бра и всякое добро — диванные подушки, портфели, книги…
Продать дом проще всего, покупщиков найдется много, лесу-то в уезде нет. А вещи домашнего обихода? Ведь, пока дом не освобожден, нельзя его ломать, нельзя начинать постройку нового, а потом все комнаты надо высушить, выкрасить, вытопить как следует и, чтобы сделать дом жилым, меблировать. Для парадных комнат мебель придется выписать из Москвы,
Елизавета Алексеевна с благодарностью выслушивала брата; она была слишком безучастной, чтобы ему возражать.
— Распоряжайся, милый, как знаешь! — говорила она усталым голосом. — Заранее спасибо тебе, дружок!
Арсеньева оживала, когда смотрела на внука. Ее не покидало опасение, что отец может украсть мальчика. Мишенька, одетый в теплую одежду, настойчиво пытался научиться ходить; он стоял, держась за кресла и диваны, но чаще ползал по краям ковра с мелком в руке и чертил на полу. Арсеньева разрешала ему делать все, что угодно, лишь бы он не плакал; а плакал он надрывно и обиженно, и слышавшим его плач казалось — так может плакать незаслуженно оскорбленный, жалуясь, что он не может доказать правоту свою.
Глядя на внука, бабушка постоянно проливала слезы и просила брата:
— Еще вот что, Фанюшка… Застели-ка ты пол в детской и в спальной серым солдатским сукном. Миша любит фигурки чертить и зимой простуживаться не станет, а у меня ноги больные, мне это тоже не повредит.
— Паркета, значит, не делать?
Решили не делать. Дом должен быть совсем простой.
Долго советовались, откуда достать тесу на постройку нового дома и церкви. Дом должен быть деревянный, оштукатуренный. Нужно было бы послать за бревнами мужиков летом, пока дорога стоит, но Арсеньева запротестовала — урожай прозевают. Лучше, не откладывая, теперь же, зимой, по санному пути, а летом пусть кирпичей наделают в «кирпишной» да хорошенько их просушат — пойдут на фундамент, на печи… Так, в беседах о постройке нового дома, проходили долгие часы.
В Пензе частым гостем был брат бабушки Александр Алексеевич. В молодости он был адъютантом Суворова.
Александр Алексеевич оставался при нем в течение двух лет в Тульчине, когда Суворов писал свой труд, излагая важнейшие правила военного искусства и свои взгляды по вопросам обучения и воспитания войск.
Другой брат, Николай, тоже собирался на Кавказ. Он получил в наследство после отца его имение на Кавказе и намеревался там наводить свои порядки.
…Однажды в ясный солнечный день перед домом Арсеньевой остановился экипаж. Когда Миша выглянул в окно спальной, где он сидел с бабушкой, то увидел, что из дорожного рыдвана высунулось лицо молодого, еще незнакомого ребенку военного в парадной треуголке.
Лакей спрыгнул с козел и постучался в подъезд, и тотчас же Арсеньевой доложили, что к ней пожаловал Николай Алексеевич Столыпин.
— Просить! — радостно воскликнула бабушка.
Опершись на палку, она поднялась с кресла, подошла к зеркалу, сдернула свой белый будничный чепец, накинула парадный, тюлевый, и быстро укрепила его шпильками.
Миша не отходил от окна и видел, как дворовые с почтительными поклонами встретили гостя. Дверца экипажа открылась, и из него вышел богатырского сложения черноусый генерал в треугольной шляпе с плюмажем, в многоярусной шинели. Он твердо стал на
— Это фигура? — с изумлением спросил мальчик.
— Бог с тобой, Мишенька, что ты такое говоришь!.. Это человек, а не фигура… Ты, может быть, хочешь сказать: заметная фигура? Это верно. Брат Николай заметен не только у нас в губернии, но и в Петербурге. Но не будем медлить. Пойдем!
В гостиной Николай Алексеевич с распростертыми объятиями пошел навстречу сестре. Он снял шинель в передней, и теперь на плечах у него оказались золотые эполеты в позументах, с дрожащей вокруг них металлической пружинной бахромой; сбоку волочилась сабля.
Арсеньева залилась радостными слезами, долго обнималась с приезжим, и генерал покровительственно и ласково склонялся к сестре, целуя ей руки. Миша высоко поднял голову и не отрываясь разглядывал нового родственника, которому доходил лишь до колен.
Генерал отцепил саблю, положил ее на стул и удобно уселся в кресле. Миша, обиженный тем, что приезжий его не заметил, заковылял к бабушке и уселся к ней на колени.
Тут гость обратил на него внимание.
— Это тот самый пресловутый ребенок? — спросил Николай Алексеевич, осклабившись и вглядываясь в лицо мальчика, которого еще никогда не видел.
— А почему ты со мной не здороваешься? — хмурясь, спросил Миша.
Николай Алексеевич тотчас же нагнулся, подхватил ребенка на руки, расцеловал так, что стало больно щекам от закрученных колючих и прокуренных дедушкиных усов, посадил к себе на колени, разрешил трогать все форменные украшения и даже поиграть с его саблей.
После поцелуев и объятий начался разговор о поездке на Кавказ.
Тем временем приехали два других дедушки — Александр и Афанасий Алексеевичи. Когда накрыли на стол, все сели обедать. На столе появилось из подвала множество всяких бутылок с поблекшими золотыми головками, и дедушки без конца наливали друг другу в бокалы то пенистое, то густое вино и, несмотря на протесты бабушки, дали малышу выпить рюмочку, после чего тот развеселился и приволок в столовую саблю гостя.
— Это настоящий мужчина! — весело повторял Александр Алексеевич. — Он на себе девчонское платье изрезал, молодец!
Но Арсеньева запретила Мише пить вино и стала высказывать свои страхи и опасения по поводу дороги на Кавказ. Николай Алексеевич ее успокаивал.
— Едем, сестра! — бодро восклицал он. — Довезем тебя в целости на погибельный Кавказ вместе с Мишей — он там вылечится и будет по горам лазить, горцев моей саблей рубить! Он у тебя боевой. А я отдаю себя в полное твое распоряжение.
— Ах, друг мой! Ради него я и на Кавказ готова ехать, хоть, надо сказать по совести, побаиваюсь. Черкесы, говорят, никого не щадят!
Александр Алексеевич подбадривал сестру, убеждая ее, что у страха глаза велики. Не надо забывать, что на Кавказ назначен Алексей Петрович Ермолов: он строит крепость Грозную перед Владикавказом, и укрепленная крепость эта заставит присмиреть чеченцев, которые живут между Сушкой и Тереком. Надо надеяться, что путешественников они не тронут.
Оказывается, Александр Алексеевич уже писал сестрице Екатерине Алексеевне, чтобы их встретили в станице Екатериноградской.