Детство Лермонтова
Шрифт:
— Покорнейше благодарим, ваша милость!.. Дозвольте спросить: не к нам ли едете?
— Нет, всходы смотрю.
— Всходы хороши. Ох, хороши твои всходы! Часты да ровненьки, так и щетинятся, так и зеленеют…
— А я смотрю, не очень ровны. Кустятся они после дождей.
— И, барыня, не греши! Как пошли дожди, так и зазеленели поля. Теперь благодать: в рост пошли всходы, в рост. Вот, кабы бог своей милостью не оставил, урожай-то и собирать! Только бы вовремя убрать в нынешний год, то и горевать не станем!
Урожая ожидали хорошего, хлеб всем вышел: и колосом, и наливом,
Крестьяне в селе печально вздыхали, считая: ежели в урожайные годы помещица по два пуда зерна в год на человека дает, то сколько же даст этой осенью? Теперь вся надежда осталась на яровые да на просо — выносливо оно в засуху…
…Уже довольно давно случилась беда у Лукерьи Шубениной: умерла свекровь, и семье стало худо без хозяйки. С той поры Лукерья стала лукавить: когда Мишеньку вывозили на прогулку, она просила дядьку Андрея везти мальчика в деревню, желая поглядеть на своих. Уж как ни робка была Лукерьюшка, а тут пошла напролом. Хозяйничала теперь старшая дочка Параскева, но она была еще подростком и не справлялась. Миша любил поездки в деревню: там он встречался с ребятами, разговаривал с крестьянами.
Христина Осиповна занемогла и лежала, и они только втроем — Миша, Андрей Соколов и Лукерья — добрались до избы Шубениных. Андрей вкатил сидейку на пригорок возле пруда. В коровнике лежал муж Лукерьи, Иван Васильевич, вдрызг пьяный, а старик отец пинал его в спину ногой, обутой в лапоть, и уговаривал сына:
— Валяется человек весь в навозе! Нашел место, где лежать! Срам! Детей бы постыдился и меня, старика!
Лукерья побледнела и побежала в сарай, а оттуда вышел дед Шубенин и с поклонами обратился к гостю:
— Прощенья просим, Михаил Юрьевич! Запил мужик, едва его из кабака привели.
— А где Степа и Вася? — спросил Миша.
— Ребята на пруд пошли купаться.
— Ну, я с тобой посижу, дед. Ты мне про Пугачева опять расскажи.
Андрей вкатил сидейку на низкие ступеньки крылечка, и лицо деда стало сосредоточенным и суровым. Он помолчал, вспоминая, и стал рассказывать:
— В нашей губернии, откуда я куплен, побывал Пугач и с помещиками обращался круто: кого повесит, которого забором придавит — приподымет забор, голову помещичью сунет под него, да и опустит колья на шею. Была помещица Петрова, до крестьян добрая, весь доход с имения с ними делила, — так когда Пугач появился, крестьяне пожалели ее, одели барыню в крестьянское платье и таскали с собой на работы, чтобы загорела и узнать ее нельзя было. А то бы ей казни не миновать от Пугача…
Очень интересовался Миша: каков же был собою Пугачев?
Рассказывал старик, что слышал от людей, которые его видели: борода у него богатая, кафтан парчовый, сапожки серебряные…
Миша терпеливо сидел с дедом, но ему захотелось пить, и он попросил воды.
— Кваску лучше, кваску! Сейчас, голубчик мой, с погреба принесу… Пойдем, Андрей, помоги!
Дед ушел вместе с Андреем Соколовым, а Миша в тишине деревенского зноя услыхал разговор, который его взволновал.
Надрывно и жалобно звучал со двора пьяный голос мужа Лукерьи, Ивана Васильевича, старавшегося
— И где ж ты его оставила?
— А с дедом. Он ему про Пугачева сказывает. Ох, померла наша мамка не вовремя! Хозяйки-то дома нет, поди, уже восемь годов. — Дрожащий голос Лукерьи зазвучал заботливо и успокоительно. — Может, нанять кого?
Но муж заявил, что не желает чужой женщины в доме, раз есть своя жена.
— Ох, доколь же тебе цуцкать чужого, когда своих четверо?
Лукерья жалобно оправдывалась:
— Да я ж не своей волей ушла!.. А теперя он мне вроде своего стал. Очень ласковый, да вот беда — жидкий здоровьем, золотушный, горячки его одолели…
Подвыпивший Иван Васильевич разошелся:
— Ох, и тошно мне! Одно остается в жизни: нового Пугача ожидать, чтоб стать в ряды его войска!
Тем временем вернулся дед с кружкой кваса. Миша рассеянно выпил и велел позвать Андрея Соколова. Андрей тотчас же явился, а за ним и Лукерья с мужем, который с трудом стоял на ногах. Поглядев на мальчика, Иван Васильевич язвительно спросил:
— Здоров, Михаил Юрьич! По-прежнему с бабушкой воюешь?
— А ты, — хладнокровно сказал мальчик, — тоже воевать задумал? В ряды пугачевских войск стать желаешь? А почему не мечтаешь стать Пугачевым?
Хмель соскочил с могучего крестьянина, и он ответил быстро:
— Не всякому, ваша милость, положено быть Пугачевым. Талан определен от бога на то, ваша милость…
Разговаривая с мальчиком, муж Лукерьи спохватился, что отвечает ему не как мальчику, а как взрослому.
— А я бы мог стать Пугачевым, если бы захотел, — сурово обрезал его Миша и приказал: — Андрей, вези меня домой!
Повернувшись к Ивану, мальчик сказал четко и убедительно:
— Трех дней не пройдет, как Лукерьюшка вернется в твою избу и с семьей доживать свой век будет. Жаль мне ее тебе отдавать, но отдам, потому что дети твои растут как сироты. Прощай!
Андрей с помощью побледневшей Лукерьи осторожно скатил с крыльца сидейку, застегнул дорожный фартук от пыли. Лукерья засеменила рядом с катящимися колесами, а Иван, перебирая шапку в руках, долго смотрел им вслед и смущенно бормотал:
— Прощенья просим, ваша милость…
Когда Миша вернулся домой, бабушка забеспокоилась, почему он озабочен. Он ответил, что ему надоела женская прислуга, что он уже достаточно вырос и не хочет иметь нянь. Пусть останется по-прежнему Христина, а всех нянек — вон! Есть у него дядька Андрей — и хватит, а то четыре няни за ним одним ухаживают!
Арсеньева перекрестилась:
— Что ж, Мишенька, ты ополчился? Кто тебя прогневил? Лукерья?
— Нет.
— По-моему, тоже не она. Лукерья женщина хорошая. Если не хочешь ее в нянях оставить, я ее горничной определю или поварихой.
Но Миша сердился и волновался. Он не хочет больше видеть Лукерью, пусть ее отпустят домой! Няни его стесняют. Миша сдвинул брови и бросал грозные взгляды на бабушку; Арсеньева забеспокоилась: Мишенька разошелся и может опять заболеть!
В долгих спорах прошел вечер, а Лукерья, с трепетом слушавшая разговор бабушки с внуком, потихоньку молила бога, чтобы ей разрешили вернуться к семье.