Детство Понтия Пилата. Трудный вторник
Шрифт:
«Несется!.. На нас!.. Сейчас раздавит!..» – прохрипел я.
«Пригнись! Ложись! На дно лодки!» – над самым ухом у меня закричал голос, так громко, что я на некоторое время оглох.
Я резко подался вперед и ударился лицом о что-то жесткое и твердое.
И зажмурился от неожиданной боли.
А когда разлепил глаза, обнаружил, что сижу на дне лодки, обхватив руками ноги Рыбака и уткнувшись в них лицом.
Я поднял взгляд, и увидел лицо моего спутника. Лицо это улыбалось, а губы двигались и произносили какие-то слова, которые я, оглушенный, не слышал.
Я
«Куда всё делось?» – спросил я, и тут же ко мне вернулся слух. То есть сперва я услышал свой собственный вопрос, а потом – ответ Рыбака, который сказал:
«Мои ноги – не самое мягкое место, чтобы в них биться лицом… Смотри, ты разбил себе нос».
Я провел рукой у себя под носом, и палец слегка испачкался кровью.
Но нос мой меня не интересовал.
«Куда всё делось?» – повторил я вопрос.
Рыбак рассмеялся, развернул лодку и стал грести в сторону деревни.
Я озирался по сторонам, не видя ни малейших следов тумана.
«Раз – и нет ничего… Разве так бывает?» – спрашивал я. А Рыбак молчал и то пожимал плечами, то покачивал головой. И пристально меня разглядывал, то ли удивленно, то ли лукаво, то ли торжественно, – такое у него было странное выражение лица, но взгляд был зеленым и детским.
Потом вдруг бросил весла и сказал:
«Хватит вертеть головой. Шею свернешь… Рассказывай, что видел».
И я, почти не заикаясь, стал описывать ему туман, коридор, колонны и башни, которые затем превратились в волну-колесницу.
Гельвет слушал меня, подставив левое ухо, а лицо отвернув в сторону, глядя на юг, в сторону Генавы, туда, куда медленно двигалось солнце.
Я кончил рассказывать и воскликнул:
«А ты, что, ничего этого не видел?!»
«Если б я видел, я бы не спрашивал», – усмехнулся Рыбак и поднял глаза к небу.
«Ты, что, и тумана не видел?»
«Тумана при такой погоде никогда не бывает. Неужели не ясно? – ответил гельвет и стал разглядывать свои руки. А потом виновато произнес: – Я пошутил. А ты, маленький глупый римлянин, поверил хитрому старому галлу».
Я замолчал, пребывая, как можно догадаться, в полной растерянности.
Рыбак же снова взялся за весла и стал грести в сторону берега и деревни.
И по-прежнему избегал смотреть на меня. Но время от времени, через большие промежутки, словно для самого себя произносил загадочные фразы.
«Каждый чувствует и видит то, что ему дают слышать и знать», – сначала произнес он.
Затем изрек:
«Тумана не было. Был древний Кромм, скрытый во множестве туманов».
Потом провозгласил:
«Туман – это путь в гатуат. Если туман внезапный. Если вокруг и внутри светит солнце, и никто из обычных людей не видит тумана».
Не то приготовили… Нет, я никого не виню. Я просто прошу заменить… Сейчас объясню. Муку уберите.
Глава тринадцатая
Охота за силой
I. Поверишь ли, Луций? Я действительно почти перестал заикаться, тогда, в день представления туману. Ну, разве что иногда увеличивал промежутки между словами. Не заикался, когда прощался с Рыбаком. Не заикался, когда вернулся домой и стал отвечать Коризию, который в этот день был особенно приветлив и словоохотлив.
Лусена, напротив, была мрачной и какой-то одеревенелой. Но она, разумеется, тут же услышала, как я разговариваю и не заикаюсь. И, собравшись с духом – я видел, какое усилие она над собой сделала, – мачеха-мама моя подошла ко мне и зашептала:
«Сыночек… Как ты?… Сыночек… дорогой…» – Больше она ничего не могла сказать и только гладила и ласкала меня взглядом, в котором медленно набухали тяжелые и светлые слезы.
«Да, мама, похоже, я перестал заикаться», – радостно объявил я и принялся рассказывать: я, дескать, познакомился с одним гельветом или каким-то галлом, рыбаком по профессии, который уже давно обещал вылечить меня от заикания, водил меня в святилища к своим богам…
Рассказывал я в самых общих чертах, не перечисляя ни богов, ни «долины», ни странные методы моего «доктора». И очень немногое мне удалось поведать Лусене, так как лицо ее вдруг перестало улыбаться, слезы мгновенно высохли, и каким-то глухим, неласковым и словно чужим голосом Лусена произнесла:
«Гельвет?… Вылечить?… Невозможно. Это только само может пройти. Даже я, твоя мать, не могу тебя исцелить».
И, отойдя от меня, в тот день старалась больше со мной не разговаривать.
А я решил пораньше лечь спать, так как испытывал большую усталость.
Проснувшись на следующее утро, я, однако, обнаружил, что опять заикаюсь и т-т-так же с-с-сильно, как и п-п-п-прежде.
Я тут же побежал в деревню к Рыбаку. Но того не было ни на озере, ни в доме. И дверь его мазанки была заперта на три замка и на три засова – так он обычно закрывал свое жилище, когда на несколько дней покидал деревню.
Он не появился ни через три дня, ни через десять дней. В этот раз гельвет исчез почти на целый месяц.
II. В начале июня, как ты знаешь, день моего гения. Стало быть, в июньские ноны, когда в Риме на Квиринале чествуют Семона Санка или Дия Фидия, твоему, Сенека, ученику и школьному приятелю, Луцию Понтию Пилату, исполнилось четырнадцать лет.
А в третий день после нон, который в Риме посвящен Тибру и который празднуют – помнишь? у Овидия Назона:
Праздник это для тех, кто тянет влажные сети