Детство Ромашки
Шрифт:
Я не спрашивал, зачем так крепко увязывались фурманки. Знал, что дорога им будет дальняя. Видел и даже помогал грузить оцинкованные ящики с патронами, укладывать, перестилая сеном, винтовки...
Выйдя за ворота, Рязанцев сказал постовому, чтобы тот пошел поужинал, и, приняв от него винтовку, опустился на лавочку.
—Садись,— пригласил он меня,— подышим. Ишь ночка зашла какая звездная, и месяц на посеребренную лодку смахивает. К благополучию такая ночь.
Изредка по вершинам тополей пробегал ветер, сбивал с них листья. Кувыркаясь, они искрились в лунном свете
Рязанцев, откинувшись спиной к плетню, задумался. Так в молчании мы просидели долго. Вдруг на тропинке, вьющейся между деревьев, появился человек. Шел он быстро, а иногда срывался на бег. Я толкнул Рязанцева. Он вскочил, подавшись вперед, затем распахнул калитку и крикнул:
—Сюда, сюда давай!
Человек скользнул в калитку и остановился, прижавшись спиной к плетню. Дышал тяжело, дрожащими руками расстегивая пуговицы серой куртки, плотно облегавшей его грудь. Разбросил полы и замахал ими в лицо. Лобастый, с угрюмыми упрямыми бровями, а нос маленький, со сморщенным переносьем.
—Где хорунжий? — прерывисто спросил он.
—Нет его,— ответил Рязанцев.— А ты, парень, успокойся. Знаем, кто ты, знаем и куда тебя деть. Пойдем-ка.— Он взял его под руку, повел вдоль плетня, крикнув мне:— Роман, припри калитку да скажи Горопузову, чтобы на пост заступал!
Горопузов в шинели, с винтовкой через плечо уже спешил на пост.
—Видал, видал! — махнул он мне рукой.— Одевайся да выходи.
Я накинул на плечи пиджачишко и повернул не к воротам, а к плетню, мимо которого Рязанцев повел прибежавшего. Но удивительно: их нигде не было, словно они в землю ушли. Горопузов встретил меня веселым смешком:
—Вон оно как было: варили мед, вышло мыло! — Но вдруг приложил палец к уху, прошептал: — Слышь, скачут! — Прислушивался долго, а потом развел руками.— Не определю— чи наши, чи не наши карьером идут.
Скоро между деревьями замелькали верховые. Первым к воротам подскакал Долматов. Белый конь под ним, всхрапывая, танцевал.
Открывай ворота! — пьяным голосом приказал он. Горопузов вскинул винтовку и грозно ответил:
Сдай назад! Стрелять буду!
Открывай, открывай! — послышался голос дяди Сени, подскакавшего к Долматову вместе с пятью казаками. Спрыгнув с седла, дядя Сеня громко сказал:
Горопузов, хорунжий Долматов интересуется, не забегал ли к нам человек?
А кто бы его пустил? Може, как с задов... Так там речка да и пути нет,— ответил Горопузов и спросил: — Какой из себя человек-то? А то вечор тут вон как было: варили мед, вышло мыло. По низинке-то, вон вдоль того мара,— показал он рукой в простор лунной ночи,— уж до того-то спешил человек и все по-за кустиками хоронился.
—« В чем одет? — спросил Долматов.
—А вот это я, господин хорунжий, и не приметил. Далеко ж, да и невдомек примечать.
—* Шипов, нечистый его возьми! — с досадой воскликнул Долматов и обернулся к дяде Сене: — Водка у тебя, хорунжий, водится?
—А ты как думаешь? — усмехнулся дядя Сеня.
—» Давай выставляй,— приказал Долматов, спешившись.
Скоро возле будки уже хлопотал Рязанцев, заставляя белую кошму, раскинутую
Долматов.пил стакан за стаканом, не закусывая. Через полчаса он был пьян, буянил и разогнал всех своих казаков. Покозыряв ему, они кое-как взобрались на коней и с пьяной песней удалились. Долматов стучал кулаком по земле, крутил головой и грозил кого-то зарубить:
—Напополам пересеку! Пересеку и — собакам!
Кого это ты так? — смеясь, спрашивал дядя Сеня, доливая его стакан водкой.
Жену. Понимаешь, жену! — грохнул Долматов себя кулаком в грудь.
—Врешь, не пересекешь. Любишь ее, знаю.
—Э-эх! — Долматов закрутил головой, заскрипел зубами.— Что же она надо мной делает?! — И вдруг забормотал:— Зарубил бы! Давеча зарубил бы, да подружка ее с мужем на плечи нацепились. Понимаешь, сама Шилову тюрьму отперла. И мне в глаза: отперла, говорит, и денег на дорогу дала. Нет, зарубаю! Вернусь — и враз!..— Он выпил еще стакан водки и повалился, а через минуту храпел, бормоча что-то во сне.
Дядя Сеня накрыл его шинелью и кивнул Рязанцеву:
—Куда его дел?
—Известно куда, в подбережную землянку,— ответил Ря-занцев.
Тогда готовь тарантас. Сам готовься к отъезду.
Слушаюсь! — козырнул Рязанцев.
—Хватит, Алексей Карпыч, накозырялись,— рассмеялся дядя Сеня.— Веди сюда Шипова. А ребятам скажи, чтобы карих в тарантас поживее закладывали.
—Да знаю! — воскликнул Рязанцев выбегая. А дядя Сеня привлек меня к себе и заговорил:
Досадно, Ромашка. Ни повидаться, ни поговорить как следует не пришлось. Сейчас с Рязанцевым и с этим, за кем он побежал, поедешь. Прямиком на Балаково поскачете. Ты там этого товарища, если Чапаев еще домой не вернулся, или Александру Григорьевичу представишь, или, еще лучше, Ибрагимычу.
А он кто? — спросил я.
Наш он, Ромашка. Революционер вроде Макарыча. Работу здесь среди казаков вел. Сам-то он родом казак. Вот его сюда партия и направила. Скрутили его казаки да в Уральск, в тюрьму. Он убежал, а Долматов его поймать сумел и у себя взаперти держал... А ты давай собирайся. Я пойду, мне с ним кое-что передать надо...
Когда я вышел из будки, лагерный двор был полон быстрого, но молчаливого движения. Лошади уже были заложены, на козлах в шинели и серой шапке сидел Рязанцев, двое верховых с винтовками за плечами ласковым полушепотом успокаивали лошадей. Третьего коня солдат держал под уздцы. Он фыркал, бил копытом в землю.
—Садись,— подталкивал меня к тарантасу Горопузов, набрасывая мне на плечи шинель.— В дороге укутаешься. Холодные ночи-то, к зорьке утренней, гляди, как прихватит.
Рядом со мной в тарантас сел Шипов. Шинель, перепоясанная ремнем, и шапка изменили его лицо. Глаза весело играли. Садясь, он пожимал руку дяде Сене и повторял:
—Спасибо, спасибо, дорогой! А дядя Сеня кивал на меня:
—Вот на него положитесь. Он знает.— И обратился к Рязанцеву:— Значит, как и решили, на Сулак. За казачьей гранью прямиком по бездорожью до Солянки. Смотри, Алексей Карпыч, луна скоро зайдет.