Детство в девяностых
Шрифт:
— Нет, подожди… — мать вырвала дневник у неё из рук. Мельком взглянула и, увидев дырку, сразу же всё поняла.
Она яростно, испытующе, посмотрела на дочь. Даша инстинктивно вжала голову в плечи.
— Мразота! — скривилась мать, хлопнув её дневником по лицу.
Шквал ругани градом посыпался на Дашу. Она, скорчившись, сидела у батареи, словно нашкодивший котёнок, тихонько выла.
— До чего ты дошла! — кричала Галина, — Мало того, что ты круглая бестолочь, ты ещё и мошенница!..
— Мама, прости!.. Я никогда больше так не буду!
— Это не прощается!!!
— Ладно,
Даша в изумлении подняла голову. А папа спокойно продолжал:
— Ложь всегда заводит в тупик того, кто врёт. Тот, кто врёт, сам себя наказывает и мучает…
— Ну прям! — отрезала Галина, — Таким всё с гуся вода. Так что и философия твоя глупая…
— Тебе виднее, Галь, — сказал папа и, взяв свою чашку, поспешно удалился.
Глава 49
Прошло несколько недель, и Даша с удивлением стала замечать, что в доме начали происходить какие-то странные вещи.
Во-первых, мама по какой-то непонятной причине вдруг перестала пилить папу и гнобить Дашу за тройки. Прекратились, к великому облегчению Даши, бесячие мамины рассказы про прораба и Ермошкину. Более того, она больше не брала домой сверхурочную работу, засиживаясь, как раньше, за ней за полночь — и, тем не менее, у них почему-то стало лучше с деньгами. Даша сделала это умозаключение, исходя из того, что в холодильнике то и дело начали появляться то пирожные, то торт, то банка икры, то гроздь больших спелых бананов. Правда, когда Даша приходила из школы домой, икра, как правило, была уже почата, а от торта всегда был отрезан кусок. Это было более чем странно, если учесть, что днём мама и папа обычно работали, и домой приходили только вечером, а баба-квартирантка уже давно съехала от них.
Второй, ещё более странной вещью было то, что в квартире появился какой-то чужой запах, особенно в Дашиной комнате. Нередко, ложась по вечерам в постель, Даша замечала, что от её подушки пахнет чьими-то духами, как будто здесь спал кто-то чужой, пока она была в школе. К тому же, в квартире то и дело стали раздаваться подозрительные телефонные звонки, и, когда Даша подходила к телефону, на том конце провода долго молчали, а потом вешали трубку.
Впрочем, Дашина основная жизнь текла за пределами дома, поэтому, хоть и замечала она эти странности, всё же не концентрировалась на них слишком сильно. Мама больше не ругалась, не скандалила, не жгла свет ночи напролёт, выматывая и себя, и домочадцев, да ещё и вкусности дома появились. Не было причин настораживаться и искать во всём этом какой бы то ни было подвох.
Как-то раз Даша всё же поделилась своими соображениями с друзьями.
— Ну, прямо Полтергейст какой-то! — отреагировал Козлов на её рассказ.
— Слушайте, а может, и правда у них дома нечисть завелась? — высказала соображение Юлька Ивченко.
— Ты думаешь? — усомнилась Даша.
— Ну, а кто тогда в дневное время пожирает из холодильника икру и торты, пока ты в школе, а родители на работе? —
— А может, эта ваша квартирантка дубликат ключей сделала, и приходит тайком, пока никого нет? — предположил Хандрымайлов.
— Ага, приходит, чтобы от тортика кусок отрезать, похавать, от икорки отщипнуть, чайку заточить, и, больше ничего не взяв, уйти восвояси? — Юлька прыснула смехом.
— Ага, ещё и в моей постели поваляться, — скептически добавила Даша, — Кроме того, она раньше никогда не душилась духами, и, если от неё чем и пахло, то только луком либо чесноком.
— Да уж… Странно это всё…
— И не говори… Мистика…
Глава 50
В школе у ребят тоже творилась полная анархия.
Учителя массово увольнялись, уходили туда, где платят. Уволилась старая физичка, географичка, историчка. Некоторые говорили, что видели географичку на рынке, торгующей соками марки «Джей-севен». Видать, импортные эти соки кормили её лучше, чем родная школа…
Английского языка в шестом «Г» тоже не было. Не было у них и информатики, впрочем, как и у всех остальных классов этой школы. Никто не шёл работать в школу, кроме совсем ещё зелёных выпускников Педа и откровенных блаженных дурачков.
Одним из таких «блаженных» был новый учитель истории — горбатый низкорослый мужичонка, дёрганный и странный. Над ним потешались все классы, включая и шестой «Г». Звали его Игорь Сергеевич; мальчишки, впрочем, быстро переименовали его в «Пидор Геич».
— Пидор Геич! А Пидор Геич! — кричали ему мальчишки с задних парт, — У вас ус отклеился!
«Пидор Геич» обрывал свою речь на полуслове; нервною рукой невольно поправлял усы под громкий хохот класса.
— Тришин, плохой знак… Плохой знак, Козлов… — перекошенным ртом бормотал историк, лихорадочно отмечая что-то карандашом в какой-то своей тетрадке.
— Пидор Геич! А как выглядит ваш «плохой знак»? — наивно интересовался с задней парты ученик Тришин, — Как фак?
— Неважно, неважно! — брызгал слюной историк.
— Пидор Геич! А вас в армии петушили? — спрашивал кто-то ещё с других парт.
— Неважно, неважно!..
— Значит, петушили, — делал вывод ученик, и все смеялись.
Иногда между уроками у шестого «Г» было «окно» вместо физики или английского. Ученики как оголтелые носились по коридорам, мешая заниматься другим классам. Пока, наконец, их не перенаправили под шефство к новой училке — совсем ещё молодой девчонке-практикантке из педагогического техникума.
Новая «физичка» носила зелёные пряди и пирсинг на губе, с чавканьем жевала жвачку. И на первом же её уроке, во время переклички, класс понял, что их лафа на этом не закончилась.
— Андреева!
— Здесь!
— Бондарь!
— Здесь!
— Голо… Голопопов!
Класс громко заржал.
— Гололобов, — поправил, вставая, ученик, весь красный от ярости и стыда.
Учительница, еле сдерживая смех, продолжила перекличку.
— Лифченко!
— Ивченко! — сквозь зубы отозвалась Юлька под хихиканье класса.