Детство

Панфилов Василий Сергеевич

Четыреста двадцать три рубля и два гривенника, копеечка к копеечке! Несколько раз перещитал, верно всё. Как, думаю, так может быть?

Три сотни и ишшо пять игрушек, да по полтине, а набежало ажно за четыреста! Потом вспомнил господина тово, што трёшницу сувал и от сдачи отмахивался. И много ведь таких было! Потому как ажиотаж!

Знакомицы мои пришли мало не через два часа.

— Тс, — Из кустов им, — я енто.

— Егорка? — Барыня гимназическая через пенсне так близоруко.

— Я,

Юлия Алексевна! Моё почтение, Степанида Фёдоровна! — И пока не опомнилися, вытащил из-за пазухи два ветролёта, — Подарок! Не отказывайтесь! Мне, может, приятственно подарок вам сделать!

Быстро отдал деньги — на хранение. Только перещитал ишшо раз уже при них, штоб неловкостей потом не было. И драпу! Только попрощаться успел.

Украдут? Не! Учителки енто гимназические, а них у-у! Репутация. Я ж по дачам не одну неделю хороводюсь. Как деньги первые пошли, так и думать стал, как бы их не спёрли.

Мне ж их ишшо в Москву везти, а такие денжищи, да у мелкого мальчишки явно не из господ — отымут, да и скажут, што не было! Хоть кто!

А ети нет, слышал разговоры. Одна вдовая, да без детей, другая так замужем и не была. Не старые ишшо, но и не так, штобы молодые. Хотя и ничево так, красивые! Живут вместе, как две голубки, всё под ручку ходят. Да скромно живут, хотя деньги есть.

Не жадные, а просто лишку не тратят на себя. На других ково могут — благотворительность называется. Есть и такие среди господ, оказывается.

Прочие деньги я им уже передал, почти пятьсот рублей вышло вместе! Я не я буду, а пройдусь ишшо по Сенцово в сапогах лаковых, да с Санькой вместе. Скоро!

Вернулся к балаганчику, а самого нетерпёжка какая-то подпирает. Пора, дескать, валить отседова, да побыстрее. И што, бросать всё нажитое?!

Попытался узлы собрать собрать все и понял, што не донесу просто. Одной только одёжи и обувки тючок получился, увесистый такой. С одеялами-то вместе.

Утварь хозяйственная, да книги — ишшо один тючок, да куда как побольше!

И ведь как бросить-то? Всё нужное! Ладно топор, он на Хитровке не очень-то нужен… хотя енто как сказать! Для маскировки чисто пригодится. Приеду я такой с топором да одеялами, кто ж потом поверит, што у меня денжищь цельная куча? То-то! Байками пощитают, да и обсмеют тово!

Возился так, да и понял, што всё равно всё не унесу. Книжки тогда собрал в тюк, одёжу какую-никакую, штоб на осень хотя бы, а сам чуть не плачу. Бросать добро, ну как так можно!?

Взял тогда лопату и оттащил подале. Я давно уж присмотрел место под землянку — так чисто, для порядку. Штоб было. Овражек небольшой, да дерево рухнутое на краю — живое, не подгнившее.

В корнях и откопал ухоронку, да и припрятал. Потом, может, ишшо и вернусь! Чай, рубля на три добра, никак не меньше.

Возился пока, туда-сюда, уже и к тёмнышку дело. Ну, думаю, што ноги впотьмах

ломать? Встану с солнышком, да и на станцию!

Поел лепёшек ржаных из остатней муки, да и спать. Тяжко спалось, плохо. Всё какие-то погони, перестрелки. Потом и вовсе — с собаками будто меня гонят. Проснулся, а и правда — собаки брешут!

— Охотники небось, — Говорю сонно, поглядывая на всходящее солнце, а потом ажно вскинулся, да какие там охотники!? Голоса знакомые у собак, сторожицкие. Меня затравить небось хотят!

Подхватился как был, налегке, и бегом! Только ботинки обул. Потом не выдержал всё ж, да и вернулся за книгами и одёжкой. Чай, сторожа все не так штобы молодые, бегать давно отвыкли!

Подхватил, да и тикать! К станции прямо, и добежал почти, а потом ка-ак полетел! И башкой дерево. Подхватился было, а меня в спину так — раз! Сапогом.

— Не так быстро, молодой человек, — Усмешливо так. Поворачиваюсь… ба! Околоточный! Чёрные шаровары и чёрные же мундир с красной отделкой. На боку шашка, а в руке револьвер, в лоб мне смотрит. А здоров до чево!

— Как же вас просто просчитать, хитровский сброд! — Усмешечка, и околоточный неторопливо достаёт серебряный с монограммою портсигар и зажигалку, прикуривая, — Всегда прямые пути выбираете, хитрости самые примитивные.

Обидно стало, жуть! Я не примитивный и не сброд! Откуда мне знать-то, как сбегать нужно, если воровским промыслом не занимаюся?! И не ривалюционер какой.

Только встать захотел, штоб отряхнуться хотя бы, да кровь с головы утереть, а околоточный — на! Носком сапога под коленку. У меня ажно слёзы из глаз. Сижу, за ногу держуся, да и плачу.

А тут и сторожа подоспели с собаками.

— Благодарю за службу, — Кинул им околоточный, да и распустил. Одного только оставил — тово самого, говнистого, да и назад, к балаганчику.

Еле дошёл, потому как хромаю, да голова кружится и болит, сблевал два раза. Околоточный только ругался, да в спину всё пхал. А дошли, и они начали балаганчик мой рушить да в вещах копаться. Долго копалися, а потом околоточный присел и говорит:

— Где деньги, щенок? — И по лицу, а потом темнота. Очнулся, когда он водой на меня брызгать начал да за веки трогать.

— Перестарался, — Етак с досадой, — слишком сильно этот сопляк головой о дерево ударился, когда убегал.

— Да и убить не жалко, — Заухмылялся сторож.

— Поговори! — Цыкнул околоточный, — что ж…

Меня вздёрнули за шиворот и глянули в лицо тёмно-карими глазами с заметными красными прожилками.

— Идти нормально не способен, — Сказал полицейский, — Севастьян! Тебе его тащить придётся до станции.

— И-эх! А может, тово?

— Поговори!

До станции шли долго, хотя как шли… меня несли, но вот ей-ей! Лучше б своими ногами, но штоб голова не болела! Раскалывается так, што ой, да ишшо и нутро всё выблевал.