Детство
Шрифт:
Говорил он ето всё громко, да прям в ухо орал — потому как шумят механизьмы ети просто ужасно.
— А как…
— Дуй! — Схватив больно за ухо, он развернул меня и дал пинка, от которова я чуть не влетел в механизьму, но удержался-таки на ногах.
Отнёс шпули, и получил ишшо колотушек. Артамонычу, бородатому дядьке без большого пальца на правой руке, очень не понравилося, што я не сразу отдал шпули, а вопрошать стал.
Одурелый совершенно, бегал так среди механизьмов, мало што не спятя от шума, сквернова воздуха и колотушек. Потом обед, кажный в свою очередь, а не все разом.
Сели прям промеж станков, в проходе. Стряпуха, рыхлая
Ели молча, по-очереди запуская ложки в чугун, не частя. Потом каша — пшённая, на льняном прогорклом масле — не досыта, но и не впроголодь. Ну и хлеб, канешно. Запили кипятком, и я рискнул:
— Дяденька, — Спрашиваю у тово, што со шпулями послал, — а што за фабрика, как платят?
— Говорливый какой, — Он осуждающе покачал головой и кивнул одному из местных мальчишек.
— Мануфактура Бахрушина, — Чуть наклонился тот ко мне, штоб шум помене перекрикивать, — Платят по-всякому. Рабочим по уговору, а нам так — сколько перетащишь корзин да тюков за день, столько и получишь копеек.
Одну таку корзину перетащил уже до обеда — тяжкая, да неудобная. Уж на што я не дохлик, но тяжко.
— И сколько получается? — Спрашиваю, пока взрослые о своём переговариваются, да на нас не смотрят.
— Так… копеек десять в день может, если повезёт, — Пожал он плечами, — обычно меньше. Ну и за питание да ночлег вычитают, не без тово [67] .
67
Примерно так и оплачивался детский труд по всему миру. «Войдя в возраст» такой работник часто годами не могу уйти от работодателя (опять-таки по всему миру), потому что оставался «должником».
— А ночлег?
— Да на тюках! — Мальчишка, до сих пор безымянный для меня, посмотрел, как на дурачка.
— Ну да, ну да! — Улыбаюся и киваю.
Тока-тока поели, и на тебе — за работу! Ни полежать чуток по русскому обычаю, ничево. Только и успели, што поесть наспех, да взрослые махрой надымили.
Круговерть продолжалася до самого вечера, а потом ишшо да снова. Глаза уж слипалися, да ноги ходить отказывалися, а туда же — работай да работай!
Послышался крик, я заворочался, да куда! Сразу подзатыльник. Потом только узнал, одного из мальцов, што севодня со мной прибыли, ремнём под вал трансмиссия затянуло. Отмучался…
Перекрестился, а самого ажно потряхивает от ненависти — мастер етот даже машину не остановил! Так, вытащили тело изломанное, и всё. Ремень етот, как был в кровище, так и продолжил вращаться. Мальчишки только, из старожилов которые, протёрли его на ходу чутка, и всё на етом.
— Давай, тащи со двора тюк! — Ткнул меня дядька со шпульками.
— Везучий, — С нотками зависти сказал мальчишка, который безымянный, — новенький, а уже пять копеек за день прилетело!
— Я такой! — Улыбаюсь, — Везучий!
— Тьфу! — Сплюнул тот, — Дурачок!
Во дворе задумчиво курил сторож с берданкой, поглядывая на небо.
— Кто таков? Новенький?
— Агась!
— За чем послали? Кто?
— За тюком! — Рапортую радостно, приставив пятки вместе, вроде как в солдатика играюся, — дяденька, што со шпульками!
— Какими-такими шпульками?
Описываю его, как могу, и сторож усмехается, выпуская клубы вонючего
— Со шпульками, надо же!
— Тюки здесь бери, — Ткнул он в кучу у стены. Пока примеривался, решился задать вопрос:
— Мальчишек здеся много, они потом все в рабочие переходят?
Пожатие плечами и клуб дыма в ночное небо, сторож не обращает уже на меня внимания. А потом еле слышно и вроде как и не совсем вслух:
— В рабочие? Так… — Затяжка, — истаивают. Снег вешний.
У меня ажно волосья дыбом, но смолчал, только тюк подхватил, да и постарался отойти.
Всё! Прогудел гудок и станки остановилися. Чистить их, значица, пора. Тогда только ремень тот от крови отчистили. Час возилися с уборкой на фабрике, никак не меньше. Очень уж пыльно здеся, а механизьмы тово, пыли не любят.
После етого сели есть, а лица такие истощённые, што хуже и не бывает. Молча ели, настолько все устали.
Спать ложилися — кто на тюки, кто на тряпьё. Ничево так, мягко! Не моляся легли — так только, лбы перекрестили, да пошептали всяко-разное про себя. Я ко двору поближе лёг, вроде как к воздуху свежему. Оно хоть и зябче стало, когда машины выключили, но ничево.
Лёг, и щиплю себя по всякому, штоб не заснуть. Чуйствую, глаза закрываются… губу как укусил! Сразу проснулся!
Глянул вокруг сторожко — спят все, только сторож по двору бродит. Соскользнул с тюков змеёй, и ну к выходу! Медленно, штоб не нашуметь и не попасться никому. К шкворню железному, што для ремонта, и цап ево!
Смелее почуйствовал себя. Ну, думаю, живым не дамся! Лучше сразу на Небо, чем помучаться, да и истаять от чахотки.
По тенёчку так… Сторож, он под лампой ходит, што у ворот. Поглядывает не за работниками больше, а штоб не залезли всякие, да добро не вытащили. Мимо нево не пройдёшь!
Выждал я, пока он снова закурить решил, кресалом чиркая, и ну бежать! В несколько прыжков добежал, и шарах! По голове! В сторонку его, от света чуть подальше, штоб не сразу увидали.
Тяжеленный какой! И мёртвый. Насмотрелся уже в больничке-то. А всё равно! Не греха боюся, а полиции, я теперь отчаянный! Не тварь дрожащая, а право имею! Потому как пособник рабовладельцев [68] и не человек даже, а хуже собаки бешеной.
68
Конвенция относительно рабства подписана в Женеве 25 сентября 1926 года. В настоящей Конвенции принимаются следующие определения: 1. Под рабством понимается положение или состояние лица, в отношении которого осуществляются некоторые или все полномочия, присущие праву собственности. 2. Под работорговлей понимаются все действия, связанные с захватом, приобретением какого-либо лица или с распоряжением им с целью обращения его в рабство; все действия, связанные с приобретением раба с целью его продажи или обмена.
Потом ящики да тюки составил один на другой, да и на стену! Спрыгнул, постоял чутка — нет ли собак, нет ли погони? И ходу!
Двадцать восьмая глава
Не знаю, каким уж чудом добрался до Хитровки по ночной Москве. В темноте, под светом звёзд и луны, то и дело заволакивающимися облаками, шёл я, ведомый неким инстиктом, как говорили студенты. Сколько раз спотыкался и падал, не сощитать! Коленки и ладошки сбил все так, што прям ой. Кровят и саднят.