Детство

Панфилов Василий Сергеевич

«— Однако, — Напряжённо размышлял Гаврюков, идя по Тверской, — каков актёр! Память он потерял, шельмец такой! С фабрики чисто ушёл, хорошо. Что собаки след потеряли, а работники особых примет вспомнить не смогли, пожалуй и к лучшему. Сам разберусь, своими силами. И к чёрту деньги! Не тот случай.

Расшалившиеся мальчишки-разносчики, затеявшие вокруг хоровод, заставили напрячься, высматривая того самого, излишне резвого хитровского мальчишку. Он? Не он?

Занятый наблюдением, околоточный не обратил внимание на молоденькую

цветочницу, отмахнувшись от предложения купить цветы. Через пару шагов в боку кольнуло болезненно, отчего Владимир Алексеевич досадливо выругался. Застуженные на прошлогоднем Великом водосвятии [69] почки дают о себе знать.

69

Великое водосвятие — совершается дважды в год: в день праздника Крещения (Богоявления) 19 января и накануне 18 января.

Пройдясь немного, Гаврюков зашёл в кафе и присел на стул, да так с него и не встал.

Двадцать девятая глава

— Проснулся? — Чуть усмешливо спросил Палываныч, сидящий чуть сбоку с каким-то шитьём на коленях, — Сутки ровно провалялся, как убитый.

Засмущавщись, вскакиваю быстро и кланяюся низко.

— Прощеньица прошу за доставленные хлопоты!

— Ничево, — Снова усмешечка, — постель широкая, я рядом и прикорнул.

— А…

— Всё порешил, — Спокойно ответствовал Палываныч, откусывая нитку и отставляя шитьё в сторону, — почечные колики со знакомцем твоим приключилися.

Киваю быстро, дальше и слушать не хочу! Сейчас, когда околоточный… когда его больше нет, накатил жуткий страх. Ето тогда, усталый мало што не до омморока и гонимый, я так решительно всё проделал. А теперя ажно колотит — чилавека убил! Одного убил, второго тово, тоже почти шта. Не я, но кака разница? Грех!

— Пей! — В руках у меня оказался стакашек, который я и жахнул, — Закусывай!

Мягкий солёный огурец притушил огонь в моём обожжённом рте и глотке, а потом Палываныч дал ишшо крынку с квасом на запить, и заесть хлеба с салом.

— Оклемался малость? — Киваю пьяненько, — Ну тогда ступай до нужника, да и назад.

Он похлопал по постели рукой.

Мокрые и грязные дела проделал как в тумане, почти и не понимая ничево. Помню только, как дошёл обратно, улыбнулся Палыванычу и попытался рассказать ему, какой он замечательный человек. Получилося што получилось — мычанье и разведенье рук, а потом и сон, как в колодец провалился.

Проспал мало не до утра, разбудил пересохший рот да желание облегчить мочевой пузырь. Встал сторожко, но Палываныч тут же открыл глаза, как и не спал.

— Всё, — Коротко сказал он, — без нужды не приходи. Проблему твою я решил за деньги, а это…

Он похлопал рукой по постели

— … за песню. И хватит.

Молча кланяюся ему, да и выхожу, стараясь не потревожить ночлежников. Тёмнышко ишшо совсем, но торговки уже начали вытаскивать свой

товар на площадь перед домами.

Сев на кирпичи оконного проёма, гляжу бездумно на улицу, да ни о чём не думаю. Запил страхи да грехи, да ночь с ними переспал, так вроде и отпустило. Грех, то да, но кажется уже не таким страшным. Сторож хоть и чилавек, но пособник и вообще.

Околоточный же хуже зверя лютова! Понятное дело, што ворьё должно бежать, а полицейские ловить. Закон природы, так вот! Но я-то не вор, а вот он как раз наоборот, хоть и полицейский, так што и тово. Возмездие!

Смогу в будущем крови избежать, буду избегать. А так… я не тварь дрожащая, а право имею!

Думы мои прервала куснувшая вошка. Вот же! Набрался сызнова! Почесался досадливо, да и наткнулся на деньги. С минуту, не меньше, разглядывал их, уставившись неверяще. Ето што… я не все отдал!? А ведь так и получается!

Пришёл когда к Палыванычу, думал оставить чутка для торговли, если вдруг заартачиться. А вот и не понадобилося! Он артачиться не стал, а я про деньги-то и забыл, так всё сложилося нервенно. Рассказать кому, так не поверят! Забыл про деньги! Не так штобы малые, промежду прочим — больше ста рублёв! Не шибко больше, но всё ж.

А когда деньги в кармане, так ого! Сразу себя по-другому чуйствовать начинаешь. Радость такая, што ажно распёрло всево! Ну, думаю, заживу теперя! А потом как ушат холодной воды.

Об етом учителки и толковали! Не сам протрачу, так помогут, охотников на такое — ого-го! И не удержусь ведь — вот прям сейчас хочу Лещу угощеньице поставить, да прочим знакомцам и приятелям. А Мишке? Обещал ведь гостинчик!

Перещитал ишшо раз да и задумался. Может, и вправду к учителкам отнести? Брать раз в месяц рублёв по несколько… скока мне так надо? Пятачок за место на нарах, да еды на гривенник, ето если хорошо питаться, почти как баре. Одеться-обуться, опять же, зима близко. В баню хоть раз в неделю, а лучше и два! Или три?

Да, лучше к учителкам… но вот не хочу! До блевоты не хочу! Боюся, што опять што-ништо придумают для моево же блага, што меня на каторгу иль в могилу приведёт.

— … ишь, пансионат иму! — Раздался с улицы голос знакомой торговки, распекающей каково-то пьяницу.

— Точно!

Сорвавшись с места, бегу договариваться со съёмщиком Ярошенковского надворново флигеля. Тама почти што аристократия живёт — судья мировой, спившийся до крайности; литератор, выгнанные со службы чиновники и охфицеры.

— Пансионат? — Почёсывая толстое безбородое лицо, подивился съёмщик, стоя передо мной в рваном распахнутом халате, открывающим жирную безволосую грудь скопца.

— Ну! Летом я тово, подзаработал. Ну и штоб не протренькать, то и решил вот до лета и оплатить!

Чуйствую, што не хватает мне слов и умения красно разговаривать, отчево и злюся сам на себя.

— А! — Оживился скопец, протягивая руку, — Давай!

— Нетушки! — Отскакиваю, — При свидетелях!

Морда недовольная — как же, не доверяют! А я такой думаю — ну сейчас ведь свои же ночлежников в свидетели позовёт, а кто их там знает?