Дева и плут
Шрифт:
— Покажи, что у тебя есть, — сердито сказал Гаррен торговцу и был сполна вознагражден ее улыбкой.
Он выудил из стопки пергамента мягкий белоснежный лист.
— Вот этот, вроде бы, ничего.
Руками чище, чем у иных поваров, торговец выхватил у него лист.
— Осторожнее, сэр, не оставьте отпечатков. Но глаз у вас наметан. Этот пергамент поистине превосходен, — заговорил он, почуяв новую сделку. — Сделан цистерцианцами из кожи ягненка.
— И чересчур дорог для моих нужд, — сказала Доминика и достала из самого низа стопки лист, покрытый поблекшими
— Этот, конечно, не новый, но он хорошо очищен.
— Не так уж и хорошо. Можно с легкостью прочесть двадцать третий псалом и отрывок из Заповедей Блаженства.
Она вновь превратилась в девицу, которая не ведала сомнений, и Гаррен, улыбаясь, отошел в сторонку, чтобы не мешать ей торговаться. У торговца не было ни единого шанса.
— Мне придется самой отскоблить его перед тем, как использовать.
— Ну, возможно, я бы мог немного сбить цену…
Иннокентий, до сего момента мирно сидевший у ног Гаррена, вдруг заинтересовался драгоценными листами и принялся обнюхивать их своим мокрым носом. Когда он оперся лапами на дощечку, она накренилась, и высокая стопка пергамента поползла к краю.
— Смотрите за своим псом! — всполошился торговец.
Доминика, ахнув, подхватила пса на руки, а Гаррен еле успел подставить ладони и спасти пергамент от падения в грязь.
Немедленно отобрав у него свое сокровище, торговец принялся придирчиво осматривать листы, сдувая с них воображаемые пылинки.
— Нет, вы только посмотрите! Все испорчено!
— Ничего не испорчено. — Гаррен отсыпал торговцу монет за пергамент, щедро приплатив сверху, жестом подсказал Доминике спасаться бегством, а потом, подхватив покупку, бросился за нею следом. Отбежав подальше, они дружно расхохотались.
— Ты очень, очень плохой пес. — Доминика погрозила Иннокентию пальцем, но смех свел на нет всю нравоучительность этого жеста. Горделиво завиляв хвостом, пес лизнул ее палец.
Вздохнув, она опустила его на землю.
— Вот. Это вам. — Гаррен протянул ей пергамент, и она дрожащими пальцами приняла подарок.
— Спасибо. — Взгляд ее глаз несколько прояснился.
— Ника, скажите… — начал он и осекся. Вопрос о том, кто записал послание Уильяма, может подождать. Пускай до вечера она побудет счастливой.
А он между тем постарается не углубляться в размышления о том, чего он хотел от нее в этот момент.
***
После вечерни Доминика и Джиллиан уединились в тишине спального помещения для пилигримов и сели друг напротив друга за колченогим столом. Доминика разгладила лист пергамента. Ее собственный лист лежал свернутым в трубочку в котомке. Когда она незаметно пощупала его, дабы еще раз удостовериться, что он на месте, в котомке звякнула о ножик монетка, которую заплатила ей Джиллиан. Доминика попросила у неба прощения за гордыню. Монетка, в общем-то, даже не ее. Она пожертвует ее монастырю, как только вернется.
— С чего ты начнешь? — спросила Джиллиан.
Перед тем, как окунуть перо в чернильницу, Доминика очинила его ножом, затем придала кончику
— Я начну с приветствия Господу и Блаженной Ларине.
Теплый солнечный луч, выглянув из-за ее плеча, лег на страницу. Она старательно выводила округлые, слегка наползавшие друг на друга буквы. Не выходить за пределы строки было непростым делом, хотя Доминика и разметила страницу еле заметными горизонтальными линиями.
Приподняв лист, она подула на чернила.
— Смотри, вот буква «Г». — Она критически осмотрела написанное, представляя, как выглядело бы слово «Г-а-р-р-е-н».
Джиллиан свела брови на переносице.
— Здесь написано ровно то, что ты сказала?
— Да. Приветствие Господу и Блаженной Ларине.
— Но святая этого не поймет. Я думала, ты умеешь писать на латыни.
— Конечно, умею. — Она горделиво выпрямилась. — Но ты же не говоришь на латыни.
Джиллиан категорично тряхнула головой.
— Святые понимают только латынь. Священники затем и нужны, чтобы переводить им, ведь на небесах не говорят на нашем языке и не понимают наши молитвы.
Доминика хотела было сказать, что Ларина жила в Англии, а не в Риме, и что Господь слышит и понимает, на каком бы языке к нему не обращались, но не смогла. Джиллиан уловила самую суть, хоть и неверно ее истолковала. Никому на земле не позволено обращаться к Богу без посредничества Церкви.
— Хорошо. — Она обмакнула перо в чернила и, прикусив кончик языка, принялась переписывать предложение на латыни. А между делом думала о том, что не смела произнести вслух. Церковь не права, отказывая людям в праве обращаться к Богу напрямую. Как и отказывая собакам в душе. Именно поэтому Библию необходимо переложить на язык простых людей. Чтобы бедняжка Джиллиан тоже могла говорить с Богом.
Она поставила точку и подняла перо.
— Вот. Salutem dicit. Это значит «Приветствие» на латыни. Теперь нам нужно придумать вступление. Например: «Обращаются к вам Джекин и Джиллиан из…» — Она вопросительно взглянула на Джиллиан.
— Из местечка близ Джекова Брода. Джекин заведует переправой.
— Но кому вы принадлежите? У какого лорда вы на попечении?
Джиллиан зашлась заразительным смехом, который Доминика не раз слышала в дороге.
— Скорее он на попечении у наших овец.
— Так не бывает, чтобы господин не заботился о своих людях.
— Нас в деревне осталось наперечет, так что мы живем сами по себе.
Это было ересью, нарушением мирового и Божьего порядка. Монахи и монахини были на попечении у Церкви. О сервах и рыцарях заботились господа, которым они верно служили. Все кому-то принадлежали. Все, кроме бродячих торговцев, которых она видела сегодня. И наемных рыцарей вроде Гаррена. О нем никто не заботился. А если ее прогонят из монастыря, то и о ней некому будет позаботиться.