Девчонка идет на войну(2-е издание)
Шрифт:
Неожиданно я простудилась и совершенно охрипла.
— Сходи в санчасть, — приказал мне старшина Серов.
Я пошла. Там сидели, отдыхая от занятий, несколько молодых командиров. Старший лейтенант медицинской службы Ремизов спросил:
— Что случилось?
— Голос пропал, — прошипела я.
— Это наш запевала, — объяснил преподаватель материальной части капитан-лейтенант Осокин.
Ремизов заглянул мне в горло и сказал:
— Сходи на диатермию. Вот тебе увольнительная, вот направление. Пушкинская, тридцать один. Завтра с
— С утра основные занятия, — вмешался Осокин, — пусть вечером сходит.
— Ну, ладно, пойдешь к пяти часам.
На другой день к пяти часам я иду на диатермию. Первый раз за два месяца иду без строя по дневному городу. Иду и удивляюсь красоте здешних деревьев, хотя, честное слово, наши, сибирские, не хуже. Я вижу, что местные девчата с завистью смотрят на меня, и стараюсь идти как можно увереннее и красивее. Пусть все видят, какие девушки служат на флоте.
Подхожу к дому номер тридцать один по улице Пушкинской. Это одноэтажный, вытянутый в длину домик, оштукатуренный и чистенько побеленный.
Вход со двора. Я поднимаюсь на крыльцо и попадаю на веранду. Оттуда в дом ведут две двери, обитые дерматином. На второй двери висит большой замок. Поэтому открываю первую и вхожу. Большая, почти пустая комната. Прямо возле двери стоит широкий диван, обитый черной кожей. На диване подушка. У единственного широкого окна, на некотором расстоянии от него, письменной стол, на котором стоит телефонный аппарат. И все. Слева от стола дверь, завешенная простыней, наверное, в кабинет, а у стола, очевидно, ожидая очереди, стоял он. Тот самый летчик, о котором я думала, засыпая и просыпаясь.
Я села на диван. Конечно, чтобы завести беседу, надо было бы спросить, кто последний к врачу. Но у меня отнялся язык. Я растерялась и сидела, как дурочка, опустив голову.
Он с каким-то непонятным удивлением смотрел на меня.
Потом прошелся по комнате, остановился.
— Здравствуйте.
Голос у него был мужественный, густой и добрый. Я ответила.
— Вы ведь на курсах? — спросил он.
— Да, на курсах.
— Ну вот, соседи. А каким добрым ветром вас сюда занесло?
— Надо, — сказала я.
— Хотите шоколаду? — вдруг спросил он.
— Я ничего не хочу, — ответила я, — Я хочу быстрее попасть к врачу, на диатермию.
Меня страшно смущало еще то, что я говорю отвратным хрипящим голосом.
— На диатермию? — переспросил он. — На диатермию. Вот в чем дело!
Он смотрел на меня теперь немного растерянно, и в то же время в глазах его запрыгали искорки смеха.
— Давайте познакомимся, — предложил он, — а то сидим уже полчаса и даже не знаем, как друг друга звать. Борис.
— Нина, — сказала я и протянула ему руку.
Он взял ее в свои руки и придержал немного, наверняка не подозревая, что за эти несколько минут у меня двадцать раз сердце улетело куда-то.
— Ниночка, — предложил он, отпуская мою руку, — все-таки давайте я вас угощу чаем и шоколадом.
Смутное предчувствие чего-то нехорошего
— Какой чай? — спросила я сурово. — Почему вы так говорите?
— Нина, только не пугайтесь и не убегайте сразу, пожалуйста, дело в том, что вы не туда попали. Это моя квартира.
Я ахнула и попятилась к дверям.
— Подождите, не уходите так.
— Нет, нет, — я замотала головой. — Мне надо на Пушкинскую, тридцать один.
— А это Пушкинская, тридцать один «а».
Мне было нестерпимо стыдно, я даже боялась расплакаться от стыда, особенно при мысли о том, как я нахально ввалилась в чужую квартиру и, не здороваясь, уселась на диван.
— Извините меня, честное слово, я думала, что вы тоже к врачу. До свидания.
— Ниночка, — он все еще загораживал дверь, — ну посидите немного у меня. Неужели вам не надоела эта военная обстановка курсов, а здесь все-таки хоть немного как дома.
— Знаете, я зайду после диатермии, — пообещала я.
— Хорошо, жду. Как раз чайник успеет вскипеть.
Сидя с какими-то свинцовыми пластинками на горле,
я размышляла о том, что, наверное, не очень-то прилично будет, если я действительно пойду к нему пить чай. Но, с другой стороны, почему ядолжна упускать единственную возможность познакомиться с человеком, о котором я так давно мечтала?
Я сидела и не знала, пойду к нему или нет, но когда вышла на улицу, то поняла, что не могу не зайти. И пусть весь мир думает обо мне плохо. Я ведь ничего такого не делаю. Однако, когда я подняла руку, чтобы постучать в дверь, у меня появилось желание убежать. И я бы наверняка убежала, но, внезапно, Борис открыл дверь и, увидев меня, обрадованно сказал:
— Ну вот какой молодец, а я уже встречать пошел.
Я посидела недолго. Выпила стакан чаю, рассказала немного о том, как трудно было попасть на фронт. А потом заметила, что он все время молчит и только слушает меня, и мне стало неловко.
— Вы извините, но мне надо идти.
— Еще рано.
— Нет, мне давно пора на самоподготовку.
— А когда мы теперь снова встретимся? — спросил Борис.
— Я не знаю, — сказала я.
— Но мы должны встретиться, правда?
— Знаете, я притворюсь, что у меня горло не проходит, и, может быть, меня снова пошлют на диатермию.
Он засмеялся.
— Тогда позвони но этому телефону.
Он хотел проводить меня, но я в ужасе замахала руками: не хватало, чтобы кто-нибудь с курсов увидел меня в городе с мужчиной. И я убежала, оставив Бориса на крыльце.
Уже начинало темнеть. Было очень тепло. И в воздухе стоял сладкий запах ночных фиалок.
ДВЕСТИ ВОСЕМЬДЕСЯТ НЕГРИТЯТ
Два дня я не видела Бориса, хотя и ходила опять на диатермию. Просто никак не осмелилась зайти к нему.