Девчонка идет на войну(2-е издание)
Шрифт:
— А что я могу поделать? Ведь не нарочно же. В общем, не пойду и все.
— Ничего, спи, я тебя в бок толкну.
Но на этот раз она не засыпает. Мы с волнением вслушиваемся в каждое слово докладчика. Он говорит о том, что противник остановлен на всех фронтах, что вот-вот наши войска прорвут блокадное кольцо, которое душит сейчас Ленинград. Насмерть стоят советские воины в Сталинграде, не дают пройти врагу те немногие метры, которые отделяют его от Волги.
Он говорит, а я вижу перед собой живую стену. Стоят Гешка и папа, Васька Красногоров
Когда наш хор вышел на сцену и прозвучали первые аккорды «Священной войны», что-то сжало мне горло, и я не могла петь, боясь расплакаться перед всем залом.
После концерта девчата уговорили старшину ненадолго остаться на танцы.
— Это просто нечестно. Для всех праздник, а для нас нет, — насели они на Серова со всех сторон. — Домой на танцы мы не успеем, так хоть здесь немного.
Старшина согласился довольно быстро. Ему и самому, наверное, хотелось побыть в светлом большом зале с музыкой.
Олюнчика сразу пригласил танцевать один из наших курсантов, а я уселась в угол дивана, чтобы никто не приставал, потому что я плохо танцую.
Народу было очень много. Пары топтались на одном месте пол музыку. К тому же стояла ужасная духота.
А тут еще завели песню, которая напомнила мне пахнущие ночной фиалкой вечера, такие теперь далекие. Я расстроилась и стала пробиваться к выходу через зал, с трудам проталкиваясь между танцующими.
Может, счастье где-то рядом, Может быть, искать не надо, Может быть, идет за нами…Сейчас выйду на свежий воздух и успокоюсь. И нечего сходить с ума после всего, что натворила. Но почему, почему ничего нельзя вернуть? Ни Пушкинскую, тридцать один, где всегда в ящике стола меня ждал шоколад, (ах, да разве дело в шоколаде?), ни ласковых Бориных рук, обнимавших меня, ни даже того момента, когда я крикнула с порога: «Я тебя ненавижу!»
Я вышла на улицу. Откуда-то с гор дул хороший, пахнущий снегом ветер. Я с радостью подставила ему лицо. Пусть бы он выветрил раз и навсегда из моей головы глупые думы оБорисе. Хотя нет, не надо, потому что тогда сразу бы погасло в душе то светлое, что помогало мне забывать обо всем грустном по вечерам в холодном большом кубрике.
Я озябла и вернулась в вестибюль. Проходя мимо зеркала, остановилась и увидела растрепанную девчонку. Ну и видик!
— Ну и что же, — сказала я своему отражению все равно живем!
Наклонив голову, я стала вытаскивать из спутавшихся волос приколки.
И вдруг сердце мое стремительно полетело вниз, потому что надо мной раздался до боли родной голос:
— Здравствуйте, краснофлотец Морозова!
Я повернулась как на шарнирах, прислонилась к зеркалу. Передо мной, одетый в армейскую форму, стоял Борис.
"ТЫ
Так не бывает! Нет, так не бывает и не может быть, а если и может, то только в очень хороших снах, которые обрываются — стоит протянуть руку к счастью. Я чуть не потрогала его, чтобы убедиться, что все это не сон и передо мной и вправду Борис, живой иневредимый.
Наверное, у меня был очень глупый вид, потому что он засмеялся. И сказал:
— Вот я и нашел тебя!
Подумать только! Что, я какая-нибудь паршивая пуговица, которую можно взять и запросто потерять. А он, видите ли, нашел. Ну, спасибо!
— Между прочим, я никуда и никогда не терялась и не знаю, для чего меня искать.
— Ту-ту-ту! Да мы, кажется, сердимся? — засмеялся он. — Если человек не знает, куда делась его невеста, то он, конечно, должен ее искать и найти. Особенно, если человек любит свою невесту.
— Я не невеста. После всего, что было, по-моему, даже говорить об этом стыдно.
Он стал рассматривать меня все с той же улыбкой, которую я никак не могла понять и от этого злилась все сильнее.
— А мне не стыдно, — сказал он.
— Пустите, — потребовала я, хотя он и не держал меня. — Я вас просто презираю, — я это сказала очень гордо и пошла к выходу, но Борис схватил меня за плечо и повернул к себе:
— Ну, чело ты сопишь? — ласково спросил он.
— Как это соплю? Вы все-таки выбирайте выражения.
— Как ежик, когда его трогаешь. Boт так, — Борис подышал с шумом через нос, чтобы показать мне, как именно соплю я. — Пойдем, надо же нам поговорить.
— О чем это? — холодно осведомилась я.
— О нас, — сказал Борис. — И вообще, не могу же я целовать тебя на глазах у людей.
При этих словах снова, как тогда на крыльце, я почувствовала острую тоску по его рукам. Мне просто необходимо было, чтобы он обнял меня. Я пыталась быть гордой, но куда она сразу улетела, эта моя гордость, стоило ему взять меня за плечо. И пусть у меня нет самолюбия, но я больше не могу потерять Бориса.
Мы вышли на крыльцо и встали за колонной. Он загородил меня от ветра и прижал к себе. Я слышала, как гулко колотилось в груди его сердце.
— Слышишь? — спросила я.
— Да, — ответил Борис. — Это оно тебя так любит.
— А я нет, — я показала язык пуговице на его гимнастерке.
— Не ври, не ври, любишь.
— Ох ты и воображала, Борька, — сказал я, поднимая лицо, чтобы посмотреть ему в глаза.
Он засмеялся и спросил:
— Как ты сюда попала?
— Нет, сначала как ты сюда попал, а потом я расскажу.
— Нет уж, уступи старшим хоть раз в жизни.
Я рассказала ему все, начиная с того дня, когда мы с песенкой о негритятах ушли из города. Когда я дошла до того, как мы попали на «Вест» и работали там санитарками, Борис перебил меня: