Девчонка идет на войну
Шрифт:
— Вот с трудом отпросилась в город, пообещала карандашей привезти за это, но где их взять?
Сергей засмеялся:
— Ну, подожди, сейчас я схожу к начальнику штаба, авось раздобуду немного.
Неожиданно для меня он принес двенадцать совершенно новеньких незаточенных карандашей. У меня камень свалился с души. Теперь я могла с чистой совестью ехать домой.
— А Боря знает, что блокада прорвана? — спросила я.
— Конечно. Он с таким отличным настроением уходил в полет сегодня!
— А скоро вернется?
— Уже прилетел. Я позвонил
В это время дверь с шумом распахнулась и на пороге появился запыхавшийся от холода и быстрого бега… самый лучший в мире человек. Он подошел и взял мое лицо в холодные руки.
— Ну, — спросил он, — не потеряешься опять? Теперь уже будем вместе?
— Да, — сказала я, не желая омрачать радость встречи и думая о том, что зря все-таки не согласилась учиться целоваться и сейчас, наверняка, опять поцелую его не так, как это нужно.
Эта мысль сковала меня окончательно, и я спросила с робкой надеждой:
— Боря, сейчас — не как покойника, да?
Он засмеялся и пальцем придавил мне нос.
Сергей спросил:
— Как дела?
— Порядок! — улыбнулся Борис.
Но у него был очень усталый вид. Наверное, нелегко далось ему сегодняшнее утро.
— Где ты был? — опросила я.
— Далеко, Нинок, у немцев.
— Расскажи.
— Да чего там рассказывать, обычное дело.
Но я пристала как клещ. Было просто несправедливо по отношению ко мне, что я ничегошеньки не знала о той, другой жизни Бориса. Уж если он считает меня своей боевой подругой, то должна же я знать, чем он живет, когда мы с ним врозь.
Все же я вытянула из него рассказ о событиях сегодняшнего дня. Начал этот рассказ Сергей.
Утром командиру полка сообщили о том, что немцы построили новый аэродром, на котором сосредоточены большие силы вражеской авиации. Дважды летали туда наши разведчики-бомбардировщики, чтобы сфотографировать аэродром, но первый самолет не вернулся, а второй еле дотянул до своего аэродрома, так и не выполнив задания. Командиру полка приказано было направить в этот раз опытного ленчика-истребителя, и он остановил свой выбор на Борисе.
Борис отлично понимал, что днем сфотографировать немецкий аэродром не так-то просто. Но приказ есть приказ.
Он вел самолет очень низко над землей. Уже дойдя до вражеского аэродрома, поднялся и тут же увидел двух «Мессершмиттов», которые неслись ему навстречу.
Конечно, можно было принять бой, но задание он бы выполнить не смог. Мысль работала с лихорадочным напряжением. Что делать? Что делать? Вот сейчас начнется смертельная схватка…
Борис, сам не веря в мелькнувшую возможность, качнул крыльями. Он не стрелял, не сворачивал с курса. Шел навстречу фашистским машинам и дружески покачивал крыльями. «Мессеры», давшие было по очереди, стали заходить сзади. Он все качал с крыла на крыло. Вражеские самолеты стали пристраиваться с боков. Видно, они решили, что русский летчик сдается, и поэтому не стреляли.
Над самым аэродромом самолет, идущий слева, резко
— Сейчас порадуетесь, стервы, — сквозь зубы сказал Борис.
Он вел самолет на посадку нарочито неуверенно, неумело, как это делают начинающие летчики. Впритык к нему шел второй «мессершмитт». Борис проскочил над полосой и пошел на второй заход. Снова помахал крыльями, успокаивая противника, что, дескать, все в порядке, просто не удалось, сейчас сяду.
Первый «Мессершмитт» уже заруливал с полосы.
В общем-то, можно было улетать. При первом заходе Борис сфотографировал аэродром, но хотелось продублировать снимки, чтобы не упустить ничего. Он снова зашел на посадку, включив фотоаппаратуру. Увидел, как машут ему с земли высыпавшие из землянок фашистские летчики.
— Сейчас, — сказал он, — еще минутку. Я вам покажу посадку! Я вам покажу плен! Я вам сейчас сдамся!
Борис выпустил шасси и резко убрал газ. «Мессершмитт» проскочил вперед. Борис довернул самолет вправо, поймал машину врага в перекрестие прицела и дал по нему длинную очередь. Тот огненным факелом рухнул на аэродром. Сейчас Борис ничего не видел, кроме ряда вражеских машин, выстроившихся на стоянке, кроме фигур, мчавшихся к предполагаемому месту его приземления. И с небывалой радостью нажал гашетку пулемета, поливая свинцом эти ненавистные фигуры. Он бил из пушек по застывшим фашистским самолетам, и когда там, внизу, раздавались взрывы и вскидывалось к небу пламя, кричал, торжествуя:
— Так, сволочи! Так!..
Я впервые поняла вдруг, какой страшной опасности подвергается Борис ежедневно, и мне захотелось сказать ему что-нибудь очень теплое, чтобы он знал, как я люблю его и жду здесь, на земле. Но слов не было, я только молча прижала его руку к своей щеке и тихонько, чтобы не видел Сергей, поцеловала ее.
К Маше мы явились вместе. Она укоризненно посмотрела на меня. Обиделась, что я в первую очередь пришла к Борису. Но я объяснила, почему так получилось, и она успокоилась.
До вечера мы пробыли все вместе, а потом они провожали меня, и мы еще долго стояли в ожидании попутной машины.
— Скоро увидимся, — сказала я уверенно, когда Борис подсадил меня в кузов машины. — Очень скоро увидимся!
Через три дня старший лейтенант Щитов, подозрительно глядя на меня, опросил:
— Скажите мне правду, Морозова, к кому и зачем вы ездили в город?
— За карандашами, — ответила я.
— Собирайтесь, — сердито сказал он, — и отправляйтесь в базу. Вы идете в десант.