Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
– Умоляю, не связывайся! Не надо, не надо! Молчи!
И мы прошли молча. Нам в спины ударил взрыв смеха.
– Засранцы, – сквозь зубы пробормотал Сергей.
Толпа, подумала я. Страшная вещь – толпа. В ней легко раствориться всему человеческому, что есть в человеке. Головы, головы, бескрайнее множество голов – как мощенная булыжником площадь. Это – толпа. И недаром ведь политики обожают обкатывать свое красноречие на булыжнике толпы.
И еще я вспомнила слова Котика – Баку будто захвачен дикими кочевниками…
Мы
– Что там? – спросила я Павлика. – Что он орет?
– Если тут есть мужчины, – перевел Павлик с азербайджанского, – пусть они не прячутся за спины женщин, а идут с нами.
– Куда?
– Не знаю. Не уточняют.
Наконец дотащились. Олежка повис на мне, но я сказала:
– Пусти, родной. Бабушка очень устала.
Я легла на тахту. Сергей подсел, спросил:
– Сердце?
– Просто очень устала.
– Прими нитроглицерин.
Пришла, стуча каблучками, Зулейха. На ней был жакет, словно сшитый из тигровой шкуры.
– Можно к вам? Ой, Юля-ханум, вы спите, извиняюсь!
– Да не сплю. Садись, Зуля.
– Я на минутку. Вы Галустянов провожали, да? Уехали они? Да? Ой, бедные, мне так жалко! Мне Анаит Степановна знаете что сказала? Самвел не сможет без Баку жить! Так сказала и заплакала…
Желтые и черные полоски на ее жакете странно поплыли у меня перед глазами. Сердце не болело, нет. Нитроглицерин сделал свое дело. Болела, должно быть, душа.
– …въехала семья! – продолжала тараторить Зулейха. – Азербайджанцы! Гамид вышел, видит, стоит какой-то, да, и вставляет в дверь замок. Вместо выломанного! Что такое, почему? Гамид так не оставит! У Галустянов отдельная квартира, да, почему ее дали кому-то?
– Может, не дали, а самовольно захватили, – высказала предположение Нина.
– Не знаю, да! Этот человек говорит, у него ордер. Гамид так не оставит!
Нина позвала пить чай, но Зулейха извинилась, упорхнула: скоро Гамид придет, надо ужин приготовить.
Я от чая отказалась и попросила принести мне телефон, благо он на длинном шнуре. Набрала номер Эльмиры. Ответила Кюбра. В своем суховатом стиле она сообщила, что Эля сейчас подойти не сможет: у Котика врач. Котик? Все так же. Нет, речь не восстанавливается. На послезавтра достали билеты на самолет – Эльмира повезет Котика в Москву. Да, послезавтра утром. Фарида? Фарида слегла, у нее депрессия. Гюльназ-ханум? Тоже неважно. Плачет все время, кричит – зачем я живу, если внука нет…
Я очнулась от резкого запаха нашатыря, увидела над собой озабоченное лицо Нины. Отвела ее руку с флаконом.
– Что такое? – Я обвела взглядом все семейство, словно выстроившееся по росту возле тахты. – Что случилось?
– Обморок, –
– Не разбилась?
– О господи, о чем ты… Мама, что у тебя болит? Не вызвать «скорую»?
– Не надо. Ничего не болит.
Ничего у меня не болело. Только душа.
Я плохо спала эту ночь. Похрапывание Сергея обычно мне не мешает, я привыкла, а тут – прямо-таки царапало обнаженные нервы. Раза два вскрикивал во сне Олежка. Что ему снилось? Белый пароход, отходящий от пристани? А может, злые дяденьки, ворвавшиеся в квартиру, рыщущие, ищущие…
Под утро я немножко подремала. Меня разбудило бормотание радио в соседней комнате. Потом, когда все уже встали, я спросила у Павлика: какие новости?
Бакинское радио объявило, что вчера Везиров, Примаков и какой-то секретарь ЦК, Гиренко, что ли, имели встречу с правоохранительными органами Баку и поставили задачу навести порядок… стабилизировать… ну, общие слова, как всегда… А Москва передала, что вчера выявлено шестьдесят четыре погрома квартир армян и есть жертвы… А в Карабахе блокированы все дороги, в Гяндже – аэродром… Весело у нас. Не соскучишься.
Нина сказала, накрывая на стол:
– На завтрак только винегрет и чай. Хлеба нет, масла нет. Дико, но факт. – И потом, когда мы сели за стол: – Здесь жить невозможно. Сегодня громят армян, завтра вспомнят о нас. По-моему, вам, дорогие родители, тоже пора подумать об отъезде.
– Куда? – Я посмотрела на дочь. У нее волосы были распущены, переменила прическу или просто не причесана… – Нам ехать некуда.
– Мы устроимся в Израиле и пришлем вам вызов.
– Кто нас туда пустит? Мы же не евреи. Не говори глупости.
– Даже если бы и пустили, мы туда не поедем, – сказал Сергей.
– Ну, как хотите. А мы собираемся в ОВИР, у Гольдбергов уже все документы готовы. Нам нужна бумага, что вы не возражаете. Напишите и заверьте подписи в нотариате.
Наша дочь умеет говорить тоном, не допускающим возражений. Совсем как ее папочка. Я поежилась, ожидая, что вот сейчас Сергей отрежет, что не даст согласия, и разразится очередной скандал…
Но Сергей промолчал. Крупными глотками допил чай и перевернул чашку кверху дном. Затем поднялся и заявил, что мы едем домой.
У меня, однако, были другие намерения. Ночью, лежа без сна, я подумала, что должна заехать к Эльмире – надо попрощаться с ней и Котиком, они ведь улетают в Москву… и неизвестно, что их там ждет…
Сергей, конечно, не отпустил меня одну. И мы пошли на Телефонную. Дождь перестал, но тротуары еще были мокрые, черные и слегка дымились. Телефонная, обычно оживленная, выглядела малолюдной и словно притихшей перед… перед чем? Разве уже не пронеслась буря? Что же еще обрушится на наш несчастный, любимый, проклятый город?