Девки
Шрифт:
Парунька присела и стала выковыривать тесину руками. Тесина, надо думать, лежала давно, была глубоко втоптана и никак не поддавалась. Парунька подложила под нее сучок, налегла на него всем телом, но сучок свежей рубки только гнулся.
Вскоре она все же почувствовала, что тесина выпирает из грязи. Тогда Парунька отняла сучок и уцепилась за доску руками. Она намеревалась перевернуть ее и положить на другое место — и только в этот момент заметила, что с другой стороны доску поворачивает мужчина в кепи городского фасона и в брюках навыпуск.
Он не замечал Паруньки — сидел себе на корточках и силился повернуть доску по-своему. Парунька не видела его лица
Парунька сразу распознала в нем Мишку Бобонина. Он был худ и нечесан, черные клочья бороды придавали ему вид человека, постаревшего и сурового.
Пока Парунька думала, как ей теперь быть, — а думала она отчетливо и скоро, — он тоже думал. Как только Парунька попыталась схватить доску, чтобы отделить себя от него топким пространством, он, видимо, предугадав замыслы ее, тоже бросился к доске, но поскользнулся и упал на тесину животом, руками в грязь.
Парунька свободно выдернула тесину из-под его живота. Бобонин вскочил, увязая штиблетами в топи, и торопливо начал отирать руки и расстегивать пиджак. А Парунька увидела, что он высвобождает из-под пояса винтовочный обрез, с какими орудовали в свое время бандиты и зеленоармейцы. Из подобного обреза пристрелить можно за километр — она поняла это, и пока Бобонин торопливо путался и кушаке, она порешила убежать.
Когда Парунька обернулась к Бобонину спиной, она была убеждена, что сейчас Бобонин застрелит ее в спину, понимала, что сделает это он обязательно, но мысли эти не отнимали решимости бежать.
Босые ноги не чуяли ни грязи, ни осоки, ни кусающихся сучков. Ветки хватали за оборки юбки и раздирали их в клочки. Парунька отмахивалась от веток и норовила прятаться за деревья. Она угадывала, что путь, которым она шла сюда, очень длинный и что скорее можно добраться до мельницы по плотине. Она так и сделала — оставила колодчик вправо и по краю ольшаника прямиком побежала к омуту.
«В случае чего — в воду», — думалось ей. Омут был зеленый, тинистый. Парунька достигла его края и приостановилась. К самой воде до омута были пригружены коряги, всякий хлам из сучьев и каменьев; при недостаче сил можно было угодить сюда и тогда конец.
Прежде чем прыгать, она оглянулась. Бобонина не было видно.
«Пожалуй, он и не думал бежать за мной, — подумалось ей, — сдуру я перепугалась и тягу дала».
Ей стало забавно. Она поглядела на лоскутья своего платья, на ноги в царапинах, на сидящего у мельничных ворот милиционера, — и к сердцу ее прихлынула радость. Милиционер, рассказывая Марье историю, не замечал Паруньки. Она очистила себя от грязи: прошлась босыми ногами по росистой траве и не спеша направилась к плотине. Но тут из леска вышел Бобонин. Прячась за куст ольшаника, он поднял обрез. Сердце ее сжалось. «Вот где смерть», — мелькнуло в голове.
Она прикрыла лицо руками. И вслед за этим грянул выстрел.
Дядя Петя, оставшийся на той стороне запруды, уснул в кочках. Ему приснилось: бренчит по селу машина с чугунными трубами, в стороны из дыр пускает пар, и каждая травина от машинного духа того моментально скручивается и падает. От тяжелого хода машины дрожат стекла в мужицких избах. Куры, развеерив хвосты, взлетают над дворами. Смятенно грудится в улице чумелый народ. Машиной правит его сын Матвей, инженер-механик. Он ликует, стоючи в кожаных штанах, и держится рукой за железные ручки,
— Не булгачь народ, — грозит ему из окошка дядя Петя. — Ополоумел ты, охальник ученый? Слезь!
Спокойно отвечает ему на это сын:
— Завтра и тебя на машинку эту верхом посадят.
— Ах ты, мошенник, — кричит дядя Петя, — езжай мимо. — Но Матвей спокойно пускает машину в переулок прямо на дядю Петю.
Машина дядю Петю ударила, и дядя Петя с перепугу проснулся.
Проснулся он в непонятной тревоге. Седоки еще не возвращались. Он привстал на кочку и увидел: к обрывистому берегу омута, где, заслоняясь рукой, припадает к земле Парунька, бежит человек, совершенно незнакомый. Он торопится, в руке у него подобие укороченного бодожка, а одет он по-городскому. Он разом подмял под себя Паруньку и стал упорно и торопливо подталкивать ее ближе к обрыву. Парунька трепыхалась под ним, и воздухе мелькали ее обнаженные торопливые руки. Она цеплялась за пиджак подбежавшего человека, но тело ее скользило, ноги свешивались над водою. И тут неожиданно для себя дядя Петя закричал что было мочи и помчался туда, прыгая по-ребячьи с кочки на кочку.
Он различил, что по плотине так же стремительно бежит милиционер, пуская в воздух залпы. В утреннем полусне бора, спугивая тишь, гуляли и перекликались отголоски выстрелов; только во времена зеленых полчищ, осевших на мельнице когда-то и сражавшихся с красноармейцами, дядя Петя слышал такие жуткие, повторяющиеся звуки.
На время картина пропала с глаз, заслоненная запрудой. Когда дядя Петя очутился у мостика, он увидел, что разъяренный борьбою Бобонин, видя приближение милиционера, пытается вырваться, а Парунька туго держит его за пиджак. Наступил момент, когда Бобонин собрал все силы и толкнул ее вниз. Она повисла над водою и потянула его за собой. На берегу омута Марья истошным голосом кричала и делала знаки свекру.
В полях появились бабы, половшие просо; несколько девок, подняв подолы на голову, бежали напрямки по болоту. Потом забили в набат тревожно и часто, и дядя Петя увидел людей, суетливо мелькавших на выгоне.
Когда он подошел к омуту, милиционер стоял у края берега по пояс в воде, держа в руке над собою револьвер, а другой рукой поддерживая Паруньку.
На помощь ему спешила Марья.
Глава одиннадцатая
Народ, сбежавшийся с полос, окружил подводу со всех сторон и двигался к колхозному поселку пестрою толпою: бабы с серпами на плечах, в подоткнутых сарафанах, девки с нарукавниками, парни в соломенных шляпах. Только мужиков не было видно — они не бросали пахоту: начинался осенний сев, горячее время мужицких трудов.
Толпа торопливо двигалась к поселку, вбирая в себя бегущих навстречу. Набатом вызванный из села народ забрасывал идущих недоуменными восклицаниями. Разрастались разговоры и догадки, плодились расторопные пояснения, учащались нетерпеливые выкрики. В воздухе отстаивался потный сгусток всполошенных речей и возгласов. Набат все еще ревел, все еще метался по полям, будоража людей.
В середке толпы двигалась подвода. На телеге на свежем сене, раскинув руки, лежала Парунька. Кофта ее была порвана, клочком кофты забинтован лоб, и на повязке обозначались рябиново-красные пятна. От толчков в глубоких колеях телега вздрагивала, и тогда расслабленное ее тело сотрясалось. В ногах у ней сидела Марья. Она придерживала Паруньку рукою и вопила: