Девки
Шрифт:
— С товарищем ладно, но не больше. И стоять вам у порога, на постели к нам не лазать.
Марья открыла ему дверь — и ввалились сразу пятеро. Девки увидели это, принялись кричать, обругали их крепко и заставили стоять у порога.
Парни закурили от лампы и стали дымить, перекоряясь с девками.
— Что это, братцы, за позор нам, — сказал Санька, — неужели, как нищие, все будем у порога стоять, неужели на лавках отдохнуть нельзя.
— Отдохните, — позволили девки, — только
Девки улеглись под шубы.
Парни сели на кутник и разговорились. Вспомнили святочную потеху и начали рассказывать да так занятно, что девки, дивясь тому, подобрели, повысовывались из-под шуб, невзначай показывая голые руки. Санька в этом месте и закинул слово:
— Метель, девки, скажу вам, небывалая, а пора полунощная, кочетья скоро закукурекают. В такую пору выходить на улицу боязно. Будьте милостивы, позвольте нам здесь переночевать на лавках. Мы вас не стесним.
Девки ни в какую.
— Нынче, молодцы хорошие, за это засмеют, когда узнают! По нашим местам совместное спанье выводится. И без этого прослыли распутницами. Иная девка, за овинами лежучи, все ноченьки летом проводит, а за богатство ее молва обегает, а чуть нас коснется, сейчас же будешь в стенгазете. Убирайтесь-ко вон! Отчего это вы к старшим девкам ночевать идете, а к своей ровне не идете?
— Вы приветливее.
Дуня сказала:
— К приветливым вы только по ночам ходить любите? Дуры ныне вывелись! Днем каждому рады, а теперь складывайте монатки.
— Вот те раз! Да мы на лавках расположимся, военным порядком. Мы вас трогать не станем, не воображайте, пожалуйста, а чуть свет уйдем по домам. Кто же с посиделок в такую погоду уходит? Раздобритесь, девки, мы вам не помеха, люди сознательные.
— Уходите, уходите, — гнала их Дуня, — с вами только грех один.
Санька сказал:
— Мне, девки, спать дома негде. Мамка и тятька на печи, братишки на полу. Собака под печкой, теленок у порога, поросенок под лавкой, кошка на шестке.
Девки покатились от смеха. Дуня хохотала пуще всех. Она и ухват составила.
— Ладно, девахи, ночь темная, погода дурная, — сказала Марья, — окна занавесим, двери запрем. Пусть в кути заночуют.
Окошки занавесили головными платками, потушили огонь, и после этого было парням наказано:
— Располагаетесь на лавках тихо-смирно. Если озорничать будете, выгоним.
Парни полегли на лавках, слушая, как шушукаются под теплыми шубами девки.
— В прошлом году французскому президенту плешь золотили, — сказал Санька.
Девки насторожились.
— Как это? Разве там золота так уж много?
— Президенту голову золотят, а трудящемуся и ночевать негде. Кризис. Безработные
Санька начал рассказывать. Зажгли лампу. Показал картинки: лежит безработный на тротуаре. Показал папу римского, в рясе, как в бабьем кафтане. Объяснил, как папа римский благословляет богачей, дружит с ними, как сам живет. Проповедует безбрачие, а падок на утехи.
Дрему у девок как рукой сняло.
— А слышали про нашу дьячиху? — спросил другой парень, — как она в трактир пришла: «Не был ли тут мой муж-пьяница?» — «Был». — «Ах, подлец, ах, разбойник. На сколько он выпил?» — «Да на рубль». — «Ну-ко, давай мне на пятерку».
Девки еще больше развеселились.
Санька сумел с шутками и прибаутками прочитать им целую лекцию о суевериях. Помолчали.
— Не стыдно вам, что и вы в лапах у папы римского, — сказал Санька.
Девки молчали.
— А где ваша хозяйка?
— Хозяйка теперь «матушкой» стала, у попа ночует, так мы сами по очереди домовничаем, — сказала Дуня.
— Испортилась Устя, — сказала Марья. — Прихвостнем попа стала. Хоть бы вы, Саня, на нее воздействовали. Вот опять — столько на масленице было вина выпито, море. Изводятся люди в попойках, а из-за какой причины? Зимние вечера длиннющие, а вина сколько хочешь. В Звереве опять истыкали человека до смерти.
— Слыхали. Зверевские парни к этому привычны. От скуки это они, — сказал парень, — читальни нет, клуба нет. Одни молебны.
— Плохая у вас активность, комсомольцы...
— А вы нам не поможете?..
— И верно, — сказала Дуня, — всю жизнь мать и я молились — ничего не вымолили.
Санька положил под голову шапку, попробовал растянуться на лавке, да угодил приятелю в голову. Тот изругался, и ноги пришлось поджать — неудобств прибавилось, а теплее не стало.
Холодок пополз от колен по всему телу: о сне нечего было и думать.
Тогда Санька, будто невзначай, упал с краю постели к тому месту, где лежала Марья.
Она вслух изругала его и тоном дала знать, что очень его не желает. А сама зашептала ему на ухо:
— Отчего ты ко мне днем не подходишь? Людей стыдишься, или я не люба, другая в сердце въелась? Отчего? Только тише говори, подруги подслушивают, это уж я знаю...
— Я ни к кому днем не подхожу.
Затаенные шепоты слышались рядом. Парни давно полегли с девками и тоже секретничали.
— Слухи есть, — шепнула Марья, — что днюешь и ночуешь ты у «ягод», симпатейку там разыскал богатую да молодую. Я вполне этому верю, посколь «потребилок» ты стал обегать. Бывало, у нас постоянно был, а теперь ровно чужой.