Девочка для шпиона
Шрифт:
Убедившись, что фотографа в квартире нет, Слава, резко остановившись, повернулся к старухе и спросил:
— Что ж ты, мамаша, у меня документов не спрашиваешь?
Хозяйка растерянно умолкла, пожевала губами, потом произнесла негромко:
— Чего уж теперь спрашивать, когда впустила.
— Вот это верно! — улыбнулся Слава. — Осознаете свою ошибку? Нельзя сейчас на слово людям верить, а вы меня так запросто впускаете!..
— А что мне тебя бояться? Нет у меня ничего,
— Вот это вы напрасно. Мне фотографа надо было повидать…
— Ой ли! Зачем тогда про собес выдумывать? Спросили бы: Сережа дома?
«Значит, в точку! — обрадовался Слава. — Здесь его охотничье логово».
— Если я начну спрашивать, когда его нет, вы меня не впустите. Если он будет дома, то вряд ли захочет меня видеть.
— Почему же? Уж не хотите ли вы его обидеть?
— Хочу.
— Тогда немедленно уходите!
— Вам так нравится Серега Федулкин?
— Во всяком случае больше, чем вы! Не зря про вас сказано: рыжие — все бесстыжие.
— На моей работе стыдливость только мешает.
— Это и видно! Кто вы, бандит?
— Не бандит. Но если бы Сереге надо было выбирать между мной и бандитом, он бы выбрал бандита.
Старуха посмотрела на Славу с любопытством и прогудела, пытаясь быть томной:
— Вы меня заинтриговали, молодой человек!
Слава покосился на ее наряд и кивнул:
— Вы меня тоже.
Через несколько минут они сидели на кухне и дружески беседовали. Старуха назвалась Евгенией Германовной, педагогом на пенсии. Она слегка помешалась на литературе прошлого столетия и воображала себя временами выбившейся в люди Сонечкой Мармеладовой. Слава признался, что он из милиции, но сказал, что Федулкин нужен ему как свидетель, что отчасти и было правдой. Он решил, что будет ждать фотографа часов до восьми вечера, потом приедет кто-нибудь из молодежи, если до этого времени квартирант не объявится.
Евгения Германовна рассказала Грязнову, как вошел в ее одинокую старость молодой нервный фотохудожник. В отличие от Кунцева, где Федулкин жаловался алкашу, хозяину квартиры, на злую жену, здесь, в пыльной обители одинокой старухи, он плел про то, как тяжело усердному студенту учиться и жить в современном студенческом общежитии, превращенном в гигантский базар, кабак и публичный дом одновременно. Серега проникновенно твердил доверчивой бабке про то, как нравится ему тишина этого глухого двора и вид из окна.
— …Он даже к экзаменам готовится у меня! — с гордостью сообщила Евгения Германовна. — Иногда даже печатает свои
— Как печатает? — переспросил Слава, потому что решил, что речь идет о печатании фотографий, а никаких признаков фотолаборатории при беглом осмотре квартиры он не нашел.
— Как? — удивленно приподняла поредевшие брови старуха. — На машинке, естественно!
— У вас есть машинка?
— Да, «Ремингтон»! Мой папа когда-то начинал работать репортером в «Гудке»!
— А можно посмотреть?
Евгения Германовна посмотрела на Славу с презрительным сочувствием. В ее понимании человек, никогда не видевший пишущей машинки, являл собой нечто ископаемое.
— Ради Бога! Она в гостиной.
Грязнов вошел в сумрачную комнату с разностильной громоздкой и в то же время приземистой мебелью. На каком-то темно-рыжем комоде стояла высокая, но компактная пишущая машинка, накрытая цветной салфеткой.
— Евгения Германовна, можно у вас листок бумаги попросить?
Откинув салфетку, Слава потрогал холодные металлические клавиши.
Евгения Германовна пришаркала в свою так называемую гостиную, достала из какого-то ящичка тонкую ученическую тетрадь, подала Славе.
— Разве вы умеете печатать?
— Немного.
Грязнов заправил тетрадный листок в машинку и достаточно бойко отстучал небольшой текст:
«Проверка шрифта машинки «Ремингтон», принадлежащей гр. Майер Е. Г., на предмет идентификации с письмами, которые фотограф-шантажист присылал гр. Скворцовой и Ткачевой. Проверил майор Грязнов».
Звонок в дверь раздался в 19.45.
Евгения Германовна вопросительно взглянула на Славу.
Тот негромко приказал:
— Откройте. Скажите, что я ваш племянник, хорошо?
Старуха, довольная оттого, что на склоне дней ей выпало такое романтическое приключение, кивнула, встала и засеменила к входной двери.
— Как здоровье, Евгения Германовна? — с порога спросил Федулкин.
— Ах, какое там здоровье, Сереженька!..
Слава еще не видел Федулкина, но отметил, что голосок у того неказистый, не то чтобы писклявый или гугнявый, такой, будто у говорящего вынули позвоночник.
Затем он появился в дверном проеме, долговязый и нескладный молодой человек с маленькими глазками, длинным и узким, слегка искривленным носом. Кости черепа у него были маленькие, и оттого худощавое лицо напоминало крысиную мордочку. Единственное, чем мог гордиться Федулкин, были густые темно-каштановые волосы. Он и гордился ими, отрастив шевелюру до плеч.