Девочка для шпиона
Шрифт:
— Вы знаете английский. Что за тексты записывали?
— Не тексты — ряды цифр.
Мы со Славой снова переглянулись.
— Вам не приходило в голову, что американец не тот, за кого себя выдает?
— Приходило. Однажды после особо крупной вечеринки в Грозном он сказал, может в шутку, что сам не помнит своего настоящего имени.
— А вам он когда-нибудь говорил, зачем приехал туда? Я имею в виду подлинную цель.
— Нет. А зачем? Я не интересовалась. В том числе и поэтому он мне доверял. А по-вашему, я должна была бежать в контрразведку?
—
— Да.
— Откуда вы это знаете? Он умер ночью в больнице, а вы, если вам верить, наутро уже уезжали.
— Я обзванивала больницы всю ночь и нашла ту, которую надо…
— Вы жалеете, что он умер?
— Да…
— Прошу прощения, Дина Викторовна, возможно, некоторые вопросы покажутся вам некорректными…
— Ничего, — улыбнулась она одними губами. — Я понимаю, что у вас не праздное любопытство.
— Как вы думаете, нападение на машину восемнадцатого ноября было случайным, скажем с целью грабежа, или это следствие поездки вашего друга в Чеченскую республику?
— У меня нет стопроцентной уверенности, но это могла быть месть кавказцев.
— Вот как! Почему вы так думаете?
— Понимаете, какие-то вещи, какие-то встречи и разговоры мужчины вели без нас, без нашей, точнее, помощи. И последнюю тоже. Она проходила в каком-то доме, совсем не похожем на правительственное или партийное учреждение. Юра с Джоном нас оставили в машине, а сами ушли. Мы сидели долго, возле машины начали собираться небритые чеченские или какие-то там еще парни, некоторые вооруженные. Они смеялись, делали нам разные намеки, но из машины вытащить не пытались, вели себя дисциплинированно. Потом вдруг выскочили из дома Джон с Юрием, запрыгнули в машину — и по газам. Ехали на бешеной скорости километров десять, и Юра все оглядывался. Когда наконец убедился, что погони нет, говорит Джону: мол, дорогой френд, не расслабляйтесь, у них проклятье, что у нас военная присяга, мобилизует и ведет в бой. Я пыталась узнать у Джона, что случилось, но он отмалчивался. И вообще, они всю дорогу были на редкость молчаливы и неулыбчивы, догадывались, наверное…
— У вас не создалось впечатление, что Юрий наблюдает за вашим американским другом?
— Знаете, я пыталась понять, кто они по отношению друг к другу…
Она помедлила секунду.
Более нетерпеливый, чем я, Слава негрубо подстегнул:
— И что?
— И не могу сказать ничего определенного. То они вели себя как компаньоны, то как начальник и подчиненный, а бывало, как люди, которых заставили силой быть вместе.
— А вот это — как начальник и подчиненный, — кто кем командовал?
— А по-разному.
— Ладно. С этим более-менее разобрались. Как вы думаете, за что могли убить Мещерякову?
— Понятия не имею!
— Может, ревность?
— Вряд ли. Она провинциалка, молоденькая была, рассказала бы подружкам по ремеслу. Женишка отхватить хотела, это
— А чеченцы могли?
— За что?
— Свидетель.
Ткачева подумала, согласилась:
— Могли.
— Значит, так, Дина Викторовна, побудьте наедине с собой, подумайте, может, еще что-нибудь вспомните. И такая просьба: никому не говорите о своем новом месте жительства. Кстати, Мещерякова не знала, куда вы переехали?
— Нет, а что?
— Очень хорошо! Убийца или убийцы могли выпытать у нее ваш адрес…
— Боже!.. — простонала Ткачева, и, кажется, совсем без притворства.
— Особенно не пугайтесь, того, кто стрелял по машине, мы уже обезвредили. Гуляет пока второй, кавказец, но, по нашим данным, скрывается на родине. И все-таки чем черт не шутит!
Ткачева дала нам свой адрес, телефон, мы оставили ей свои координаты и дружно смотрели, как она, профессионально покачивая бедрами, выходит из казенного кабинета.
Потом, не сговариваясь, подошли к окну, которое выходило на улицу. Вот она вышла из парадного, прошла мимо группы враз умолкнувших милиционеров, села в маленький, аккуратный автомобиль «рено» и укатила…
— А! — ткнул я локтем в бок Славу. — Старый женоненавистник и тот забил копытом при виде этакой цыпочки!
— Побью и перестану, — мрачно молвил Грязнов и добавил: — Когда чертям чернейший нужен грех, они сперва нам шлют небесный образ!
— Ого! Муза посетила?
— Не сегодня и не меня. То Шекспир.
Я присвистнул:
— Это у тебя такая память?
— При чем тут память? Я теперь свободными вечерами водку пью и Шекспира читаю. Круто забирает!
— Класс! А я все больше про Чебурашку штудирую…
Слава улыбнулся:
— Тебе положено. — И, уже возвращаясь к будням, спросил: — Как думаешь, правды много наговорила?
— Если даже половину — и то хорошо. Слава, ты смекаешь, что интимный фотограф становится актуальной фигурой?
— Смекаю, — послушно кивнул Грязнов.
— А ты смекаешь, что если это комплексующий Федулкин, то найти его будет несложно?
— Ты куда клонишь? — улыбается в рыжеватые усы Слава.
— Туда клоню, откель мы, может, выйдем на финишную прямую. Жаль, что Дина не хочет показать фотографии, так мы быстрее бы убедились, что Скворцова и Дину снимала одна и та же рука. Но, судя по творческому поиску и сюжетам, это может быть один и тот же человек. Согласен?
— Не тяни! Это я без тебя допер!
— Подумай, как нам его тихо взять, не спугнуть. Нам одинаково важен и он сам, и то, что он нащелкал, понимаешь? Я связь хочу зацепить, почему он снимает акт у Дины и акт в другом конце города, у Ковалевской. Ему что, Венера сообщает, кто, когда, где и с кем? Систему можно проследить и по негативам, если художник затвора и объектива уйдет в несознанку.
Итак, оценив показания Дины, мы сошлись на полуправде. Мы не знали, что правды была всего одна ниточка, до неузнаваемости оплетенная ложью…