Девочка, хочешь сниматься в кино?
Шрифт:
— У каждого, — не сдавался режиссер. — Каждый, кто увидит картину, поймет нас.
— А я никак не пойму беспринципность автора! — не отступал Хановичус. — Как легко вы отказываетесь от своего выстраданного сюжета!
— Трудно отказываюсь, — мрачно сказал автор, — но вижу в этом большой смысл. Речь идет о добре…
— Добро! — Енот поднял мордочку и блеснул белыми зубами. — Фильм — дело государственное! Он стоит триста тысяч!
— У нас добро — тоже дело государственное, товарищ Хановичус! — вмешался в спор Карелин и с таким ожесточением
И тут заговорил директор:
— Подумайте еще раз, товарищи! Взвесьте объективно все «за» и «против».
Хановичус надел очки и перестал быть похожим на енота.
— Редактора вы не слушаетесь, а каприз девчонки…
Карелин не дал ему договорить:
— Каприз девчонки! Да знаете ли вы, что дети в кино не играют, а живут. Это не каприз, а судьба.
— Громкие слова, — пробурчал редактор.
Карелин побледнел.
— Вы когда-нибудь видели страдания людей? — спросил он, обращаясь к Хановичусу. — Например, во время войны.
— Во время войны я был мальчиком, — невозмутимо ответил редактор.
— Я тоже был мальчиком. Но я видел фашистов. Я видел, как они жгли наши дома, как в нашем городе заставляли людей чистить тротуары… Зубными щетками… Потом я видел: их везли на расстрел. Я помню их лица… Они ехали в фурах…
— Какое отношение это имеет к делу? — не поднимая глаз, спросил Хановичус.
— Я знаю разницу между капризом девчонки и страданиями человека, — сказал Павел и подошел к роялю. — Разрешите, я сыграю, — спросил он директора. — То, что я сыграю, относится к делу.
Директор развел руками. Карелин открыл крышку рояля, потер ладони о колени, чтобы согреть, и заиграл. И все заметили, что играет он одной левой рукой. Только левой. Всю пьесу только левой рукой. В зале притихли, не понимая, что означало это необычайное выступление режиссера. Автор сидел, закрыв лицо руками. Неожиданно дверь отворилась, и вошла Инга. Никто ее не звал, никто не ждал. Она шла мимо и услышала знакомую музыку. Ее играл режиссер во время первого знакомства. Эта музыка была грустной и тревожной. Она звучала не как жалоба, а как призыв друзей: быть рядом, не отступать, держаться. Ее исполняли только левой рукой, словно правая была занята: сжимала рукоятку оружия.
Инга услышала музыку-призыв. Вошла. Карелин не сразу заметил девочку. А когда заметил, перестал играть.
— Что ты, Инга? — спросил он.
— Почему вы опять играете одной рукой? У вас другая устала?
— Устала, — кивнул Павел.
— У Вериной мамы обе руки были заняты на войне. Она перевязывала раненых. А для винтовки не хватало рук.
Они разговаривали так, словно в кабинете никого не было.
Все молчали. Все боялись нарушить беседу Инги и режиссера.
— У санитаров нет брони. Только белый халат. А пуля не разбирает, кто солдат, кто санитар.
— Пуля не разбирает. Люди должны разбирать, — сказал Карелин и вдруг встал, закрыл крышку рояля и, обращаясь ко всем присутствующим, сказал: —
Павел положил руку на плечо маленькой артистке, и они направились к двери.
— Снимайте по-своему, — устало сказал директор и пошел следом за ними.
18
Чем ближе к весне, тем менее прочной становится зима. Морозы ослабли, и в их владения все чаще и чаще вторгались теплые циклоны, разрушая крепости льда и снега. Солнце, которому зимой полагалось светить, но не греть, неожиданно забылось и стало припекать. Напрасно зима оскалила свои ледяные зубы — сосульки. Не было у этих зубов былой остроты и твердости: они падали на землю и со звоном разбивались. А в довершение всего вместо снега пошел дождь — это зимой-то! — и последние островки снега были разгромлены и выброшены из города.
Больше всех от этих неожиданных перемен страдали кинематографисты.
— Что делать? Ушла зимняя натура! Как снимать сцену «зимой под окнами больницы»?
Но кинематографисты народ хитрый и находчивый. Они набирают номер «01» и вызывают пожарных. Все думают, что пожарные машины мчатся на пожар, но они спешат на съемочную площадку. Они — пожарные машины — выстраиваются под окнами больницы и начинают выпускать белую пену. Целые горы пены! И хотя снег растаял — вся земля белая… Словно выпал настоящий снег. Снег вызывали по телефону «01». Номер снега «01».
«Я здесь, мама, ты слышишь меня? Я говорю с тобой молча. Но ты должна слышать меня… Я знаю, что ты лежишь и не можешь подняться, чтобы подойти к окну… Но ты должна чувствовать, что я с тобой рядом. Я же чувствовала, когда была больна. Все время чувствовала, что ты рядом. Ты только не беспокойся за меня. Я одета тепло. У меня на ногах носки, которые бабушка прислала из деревни. И свитер, который ты сама связала мне. Правда, он немного мал, я выросла… Но он греет. Он теплый, как твое плечо… У меня немного пощипывает нос. Вот бы уткнуться носом в твое плечо… Но ничего, я подожду, когда ты поправишься. И мой нос подождет, потерпит. Главное, чтобы ты поправилась. Чтобы ты была!..»
Инга не замечала пожарных машин с белой пеной, не замечала софитов, не замечала любопытных, которые всегда собираются на местах киносъемок. Их ни мороз, ни дождь не разгонят. И милиции с ними одно мучение.
— Граждане, пройдите! Вы мешаете съемкам!
— А какой фильм снимается?
— Выйдет на экран — узнаете.
— А Банионис снимается?.. Кто режиссер?.. Вон тот бородатый?
Перекрывая все голоса, в мегафон звучал усиленный в пять раз голос помрежа:
— Гражданка в белой шубе, выйдите из кадра!