Девочка и мертвецы
Шрифт:
Ионыч приставил ствол к затылку тонколицего и нажал на спусковой крючок. Полголовы Владилена Антуановича в мгновение ока словно безумный великан отъел. Занавески щедро взбрызнуло темной кровью. Катенька замерла, побелевшими глазами разглядывая шатающийся, притопывающий сапожком труп тонколицего. Девочке показалось, что губы Владилена Антуановича шевелятся, силясь что-то произнести, но только безуспешно царапают воздух. Это длилось ничтожную долю секунды. Тонколицый стал заваливаться прямо на Катеньку.
Ионыч вышел наружу. Водитель вездехода успел достать пистолет и направил оружие на Ионыча, пытаясь справиться с дрожащей рукой. Ионыч тщательно прицелился, прищурив левый глаз. Водитель выстрелил и промазал. Ионыч выстрелил и попал — не зря целился. Водитель выронил пистолет и схватился за бок. Пошатнулся, сделал шаг вперед и два назад, поскользнулся, упал, проломив тонкую корку снега, и стал проваливаться в холодную белую кашу.
Ионыч подошел к водителю, на ходу перезаряжая ружьишко.
Водитель поднял покрасневшие глаза на Ионыча, спросил, старательно глядя мимо ствола:
— Чем стрелял?
— Жаканом, — сказал Ионыч.
— Больно, — пожаловался водитель. — И обидно как-то. Девке своей сказал, что сегодня пораньше вернусь, в кабак свожу. Годовщина у нас… год как встречаемся.
— Цены у вас, говорят, подскочили, — помолчав, сказал Ионыч.
— Да не так что бы сильно, — сказал водитель. Он погружался в снег всё глубже и глубже. — Бухло, например, вообще не подорожало.
— Это хорошо, — сказал Ионыч. — Ты из Лермонтовки?
— Угу.
— А шеф твой? Владилен Антуанович?
— Они вчерась в Лермонтовку прилетели из Толстой-сити… Важная персона!
Помолчали.
— А че… че ваще случилось? — спросил водитель. — Чего с Владиленом Антуановичем не поделили-то?
Ионыч промолчал.
— С Машкой обидно вышло, — пробормотал водитель. — Нехорошо получилось… я ее пару раз динамил из-за работы, а в годовщину решил сам для себя: хватит девку мучить… хорошая она девка…
— Прости, браток.
— Добей уж, — попросил водитель и отвернулся. — Больно…
Ионыч подумал и не выстрелил.
Был он человек в сущности неплохой, но садист.
Глава третья
— Че это с ней? — спросил Ионыч, глядя на побледневшую Катеньку. Девочка прижималась к стене и всхлипывала.
— Испугалась голуба наша. — Сокольничий вздохнул. Он возил шваброй туда-сюда по полу, собирая кровь и разлившийся рассол. Перевернутая банка с подсохшими огурцами лежала на краю стола.
— Это еще что? — взревел Ионыч. — Кто банку перевернул?
— Красавица наша. — Федя снова вздохнул.
— Так пусть сама и убирает! — Ионыч выхватил швабру у Феди
— Ах ты, негодница! — сказал Ионыч и отвесил Катеньке подзатыльник. — Зря харчи наши проедаешь, дрянь такая!
Сокольничий вздохнул.
Настенные часы с кукушкой показали двенадцать часов. Пластмассовая кукушка со скрипом полезла наружу и застряла.
— Что делать-то будем, Ионыч? — спросил Федя, осторожно переступая тело тонколицего. — Как-то ты так… неожиданно.
— Тарелка — вещь чудесная, — заявил Ионыч. — Кому попало ее показывать не след.
— Тут ты прав, конечно, но всё равно… неожиданно.
Ионыч уселся на табурет, взял со стола помятый огурчик, кинул в рот.
Он неотрывно глядел на Катеньку. Девочка наклонялась, хватала швабру, распрямлялась, роняла швабру, снова наклонялась, брала швабру и так далее. Ионыч и Федя некоторое время завороженно наблюдали за круговоротом Катенькиных действий.
— Что неожиданно, это ты прав, — сказал, наконец, Ионыч. — Сам от себя таких действий не ожидал. Если вдруг схватят, можно попробовать наврать, что мой поступок был продиктован приказом из тарелки, телепатической силой зеленых человечков. Как думаешь, прокатит?
— Вышки-то не дадут по любому, — со вздохом отвечал Федя, — а вот на опыты тебя, Ионыч, заберут обязательно. В какую-нибудь секретную лабораторию, чтоб выяснить, как тарелка изменила твой организм.
— Может, и правда из тарелки приказ пришел? — Ионыч задумался.
— Ты главное самого себя убеди, — посоветовал сокольничий. — Тогда врать легче будет.
— Нас еще не взяли, — подытожил Ионыч. — И мы можем сдернуть подальше отсюда. Эти приехали из Лермонтовки, а мы поедем в другую сторону, в Пушкино.
— Далеко, боюсь, не уедем, — сказал сокольничий, забирая из слабых Катенькиных рук швабру. Повернулся к Ионычу, чтоб что-то сказать, но не успел: Ионыч вломил ему промеж глаз. Федя отлетел к стене, роняя швабру.
— Не мужское это дело — со шваброй по дому порхать! — заорал Ионыч. — Девчонку балуешь!
— Дяденьки, не ссорьтесь, — дрожащим голоском попросила Катенька. Сделала пару неловких шажков к Ионычу, схватилась за черенок швабры.
— Я помою полы, дядя Ионыч.
— Сможешь? — брезгливо поморщившись, спросил Ионыч. — Ты ж еле на ногах стоишь.
— Попытаюсь, дяденька. Ей-богу, попытаюсь.
— Ну, с богом.
Катенька взяла швабру, подошла к ведру, опустила тряпку в воду. Искалеченный Владилен Антуанович лежал совсем рядом. Катенька избегала смотреть на него. Наступала как можно дальше от тела. Ей казалось, что если она коснется тонколицего, случится что-то страшное.