Девочка и мертвецы
Шрифт:
— Не надо мне одеяла, дяденьки, мне и так тепло!
— Правильно, — одобрительно прогудел Ионыч, подставляя жестяную кружку. Федя щедро плеснул ему водки. — Можешь ведь по-человечески себя вести, когда захочешь, Катюха!
— Я пытаюсь… — прошептала Катенька, отворачиваясь к окошку.
— Вздрогнули! — бодро произнес сокольничий.
— Пьем, — кивнул Ионыч. Они стукнулись кружками. Выпили, скривились, занюхали.
— А закусить есть чем?
— Вот, замерзшие полбуханки бородинского в бардачке…
— А консервы где?
—
— Лезть неохота. Может, Катерину отправим? — Ионыч хохотнул. — Ты как, Катюха? Полезешь в кузов за хавчиком?
— Полезу, дяденька. — Девочка сжала кулачки. — Раз надо, значит, полезу.
— Ладно, сиди, околеешь еще — возиться потом с тобой. — Ионыч допил водку, кашлянул. Вгрызся в ломоть, который от холода стал будто пластилиновый.
— Водка греет, — заявил сокольничий, сводя зрачки к переносице. — Вот так-то вот…
— Палюбому, — грозно ответил Ионыч и приложился к бутылке.
— Че это ты?
— Горлышко дезинфекцирую, — заявил Ионыч и протянул бутылку сокольничему: — Ныряй с головой.
— Ладушки… — Лицо Феди растопила приторная улыбка; мелькнули желтоватые зубы, серебристая коронка. Сокольничий сделал добрый глоток и вернул пузырь Ионычу.
— Чета мы быстро как-то, — сказал Ионыч, терзая хлеб. — Факуфи.
— Шо?
— Тьфу… закуси, говорю!
Они закусили и выпили. А потом еще выпили и закусили. Нашли в аптечке заначку: полбутылки коньяка и тоже выпили. Хлеб закончился, и они непослушными пальцами собирали крошки с приборной панели и пихали их в рот. Ионыч проглотил последнюю крошку и уткнулся носом в панель. С присвистом захрапел. Федя, совсем обалдевший от алкоголя и духоты в кабине, некоторое время тупо водил пальцем по спидометру, а потом схватился за горло, кашлянул, надул щеки и, закрыв глаза, стал блевать — прямо на Катеньку. Облегчив желудок, он простонал что-то вроде «Красавица ты наша» и рухнул потрясенной девочке на плечо.
Глава седьмая
На рассвете Катенька выбралась из кабины. Cнежное поле щекотали розовые лучи восходящего солнца. Забыв о холоде, о въевшейся в одежду вони, о липких спутанных волосах, Катенька минуту или две любовалась восходом. Но вонь, ставшая ее постоянным невидимым спутником, быстро напомнила о себе. Катя, наклонилась, набрала полные пригоршни снега, натерла голову. Кое-как избавившись от засохшей блевотины, вытерла волосы грязной тряпкой, которую нашла в кабине на полу, поскорее натянула дырявую шапочку. Дрожа от холода и отвращения, сняла пальто и кое-как почистила его. На правом плече осталось большое темное пятно, но пальто и так выглядело отвратительно, поэтому Катенька решила не обращать на пятно внимания. Умыв снегом лицо, она принялась ходить вокруг вездехода и хлопать в ладоши. Постепенно согрелась. На юго-западе, у самого горизонта Катенька увидела серые камни — темные зубчики на фоне белесого неба. За Камнями располагается городок Пушкино, вспомнила Катенька отстраненно. Туда пошли серые. Девочка с горечью
Из кабины на карачках выполз Федя. Катенька подбежала к нему, помогла подняться. Взгляд у сокольничего был чумной. Он схватил Катеньку за плечо и жарко прошептал:
— Катька, я видел, что ты натворила прошлой ночью… полкабины заблевала, даже Ионычу на штанину попала…
Катенька вздрогнула, удивленно посмотрела на сокольничего.
Федя нелепо размахивал свободной рукой:
— Но ты не переживай! Я всё продумал! Скажем Ионычу, что ты от страха так обделалась. Что он сам виноват: нечего было тебя серым в лапы сувать!
Катенька сглотнула и прошептала:
— Нет, Ионыч не виноват… это я виновата… получается.
Она засмеялась:
— Я виновата! Что уж тут поделать…
— Лапушка ты наша, — просиял сердобольный сокольничий, схватил Катеньку за щеку и ласково потрепал. — Умочка!
— Спасибо, дядя Федя, — прошептала Катенька. — Что б я без вас делала…
Сокольничий сделал шаг к вездеходу, облокотился на дверцу, с какой-то исконно русской тоской уставился на тлеющий восход.
— Вот оно, светило, — прошептал Федя. — Поднимается из снега. Словно тайный град Китеж, что из озера Светлояр поднимется рано или поздно. И сейчас, кстати, можно увидеть маковки церквей в воде Светлояра, но только истинно верующим откроется тайный город… так и светило, не для всех оно… надо веровать, Катенька, и тогда в нашей жизни будет свет, много света!
Катенька мяла борт пальтишка, дергала обломанную перламутровую пуговицу.
— Дядя Федя…
— Да, лапушка?
Девочка вздохнула и решилась:
— Но ведь это не я, а вы… вы на меня… и на дядю Ионыча…
Сокольничий непонимающе смотрел на девочку.
Из кабины донесся рык Ионыча:
— Что за дерьмо тут? Что за… Федор, это ты, что ли, наблевал?!
Катенька втянула голову в плечи. Сокольничий повернулся и закричал:
— Нет, Ионыч, это Катенька! Сама призналась, что от страха так… мол, серых испугалась, вот желудок и не выдержал! — Федя повернулся к Катеньке и незаметно подмигнул. — Не вини ее, не нарочно она!
— Дрянь! — не своим голосом закричал Ионыч, выпрыгивая из кабины. — Убью!
— Да ладно тебе… — пробормотал Федя.
— Где она?! — закричал Ионыч, вращая красными с похмелья глазищами.
— Да вот… — Сокольничий показал пальцем на Катеньку. — Ты только сильно ее не наказывай, Ионыч, не нарочно ведь…
— Я ей покажу «не нарочно»! — взревел Ионыч. Словно дикий вепрь налетел он на Катеньку и отвесил ей могучую пощечину. Девочка зажмурилась. Ионыч хватил ее кулаком по плечу. Катя упала в снег и свернулась калачиком. Ионыч замахнулся ногой, целясь Катеньке в живот, но удар пришелся по рукам, которые девочка выставила вперед. Ионыч плюнул на Катеньку, проворчал что-то матерное и пошел оттирать блевотину со штанины.