Девочка и смерть
Шрифт:
– Что мне нужно сделать? – спросила Лорейн. Шаг за шагом, она бороздила тьму, пока не наткнулась коленками на какое-то препятствие. Не имея возможности рассмотреть, она принялась ощупывать его единственной более-менее свободной рукой. Подушечки пальцев обжог холод камня. Девочка подумала, что перед ней надгробие и отпрянула в сторону.
– Сотри печать, – подсказала мать, – она на крышке.
– Крышка, – беспомощно повторила Лорейн, и, превозмогая страх, парализующий все конечности, извернулась так, чтобы снова прикоснуться к камню. Она не сразу нашла то, что мать назвала печатью и могла лишь догадываться, что достигла цели, обмокнув пальцы в непонятную липкую субстанцию. Энергично орудуя ладонью, девочка стерла странную
Яркий красный свет пробился даже через сомкнутые веки. Лорейн распахнула их, изумленно уставившись на свечение, вырывающееся из широкой трещины, образовавшейся в плите. Прореха становилась все шире, а свет все насыщеннее. Теперь девочка могла видеть не только его, но и окружающую обстановку – каменные стены, блестящие от влаги, сводчатые потолки, куда более древние, чем сам дом и окружающие его леса и деревни. Этот подвал, кажется, был здесь всегда, еще до того, как люди построили свои первые города, храмы, проложили дороги, научились возделывать землю. Первобытный, первозданный, как сама ночь, как легенды и сказки отца. Как фигура, огромная, черная, массивная, вырастающая столпом дыма из открывшегося саркофага.
Создание, выбравшееся оттуда вовсе не являлось матерью Лорейн. Его красные глаза хищно изучали испуганную маленькую девочку на каменном полу.
Оно расправило широкие плечи, хрустнуло суставами пальцев, переходящих в длинные, острые когти, и повело носом, втягивая в себя сырой воздух, пропитавшийся страхом девочки, давшей свободу тому, что слишком долго таилось во тьме.
– Так то лучше, – сказало оно и потянулось к Лорейн мертвецки-бледной рукой, – окажешь мне еще одну услугу? Я порядочно проголодался, пока был взаперти.
Крик задушенной птицей рвался из горла девочки, но не мог пробиться через сжавший ее спазм. Она крепко зажмурилась, готовясь проститься с жизнью и отправиться к матери и отцу. Теперь Лорейн пожалела, что усомнилась в здравомыслии отца, что утратила веру в его сказки и предания. На ее глазах самый кошмар обрел плоть. Отец не просто так запрещал спускаться в подвал.
Но ничего не произошло. Лорейн открыла глаза и увидела, что когтистая рука чудовища зависла над ее грудной клеткой, не осмеливаясь притронуться к медальону, выбившемуся из-под воротника платья.
– Он успел передать его тебе, – разочарованно прошелестело создание. Оно вдруг опустилось перед девочкой, склоняя голову в поклоне, разом перестав быть таким зловещим и угрожающим. Мрак отступил. Создание сказало:
– Приказывайте, госпожа.
Глава вторая.
Она в последний раз скользнула взглядом по стенам. Даже с закрытыми глазами она могла восстановить каждую трещинку и неровность на штукатурке, ведь знала их наизусть.
Лорейн ненавидела эту комнату, но с удивлением отметила какое-то неприятное, сосущее чувство, сродни тоски. Она где-то читала, что человек способен привязаться даже к собственной тюрьме и впоследствии ностальгировать по годам заточения. Тюрьма – подходящее слово, подумала она. Десять лет заключения в одиночной камере подошли к концу.
Прощайте, стены. Прощай, камера.
Лорейн определили в эту комнату в первый же год пребывания здесь, и, пожалуй, она не жаловалась. Остальные девочки ютились по шесть человек в спальнях, распределенные в соответствии с возрастом. Они делились секретами, натянув одеяло на голову, поедали тайком раздобытые сладости; они засыпали под храп и шепот соседок по комнате. Но секреты Лорейн оказались слишком зловещими, а ее ночные крики мешали другим ученицам. Администрация школы быстро оставила
Десять лет назад такой нашелся и для Лорейн. Им стал тот злосчастный спуск в подвал, о котором девочка старалась забыть все минувшие годы, но почти каждую ночь возвращалась туда в кошмарах, ставших причиной ее изоляции. Тетя Присцилла вцепилась в подвернувшуюся возможность и легко переманила на свою сторону и дядю Клиффорда, не высказавшего особых возражений. «Бедной девочке трудно в доме, где все напоминает ей об умерших родителях. Школа-пансионат стала бы отличным решением и лекарством для маленькой больной души» – авторитетно заключила тетя, разумеется, с огромной заботой о любимой племяннице. И Лорейн вышвырнули из ее родного дома, как ненужную вещь, как антикварный хлам с чердака, как старый чемодан отца. С этим чемоданом Джеральд Редгрейв объездил полмира, собирая фольклор в разных уголках земного шара, пока в глухой ирландской деревушке не встретил свою леди Шалот. Джеральд и его речная дева покоились в земле, а чемодан стоял возле ног Лорейн, дожидаясь, когда девочка вдоволь проститься со старой жизнью, заключенной в этих стенах. Таможенные бирки и наклейки на боках совсем истрепались, а кожаная оплетка с ручки стерлась и обнажила метал, холодивший девочке ладонь.
Автомобиль у ворот школы вызвал заметное оживление среди учениц. Лорейн была уверена – все девочки, чьи окна выходят во внутренний двор, сейчас толпятся у подоконников, гадая, кого же внезапно почтили своим вниманием ненаглядные родственники. Она также знала, что ответ на этот вопрос спровоцируют бурную реакцию, а наивное любопытство, смешанное с воодушевлением, быстро сменится неприязнью. Ей пришлось основательно подготовить себя к триумфальному шествию до машины под прицелом сотни пар глаз. Никто из девочек не решился бы открыто выразить свое мнение о скромной персоне Лорейн, остерегаясь выговора от воспитательниц, но взгляды девочек, встреченных ей по пути, кнутами ударялись в незащищенную спину.
Конечно, не трудно было догадаться, о чем они думают. «Чертова психопатка», «маленькая дрянь», «белая крыска», «мерзкая альбиноска» – у Лорейн был достаточно хороший слух, чтобы примечать ядовитые шепотки за спиной, стоило ей войти в класс, душевую или столовую. И, самое обидное, несправедливое, поставившее последнюю точку в ее пребывании здесь – «воровка».
Она прошмыгнула на заднее сидение, остерегаясь даже смотреть на хмурого, утомленного долгой дорогой дядю, но тут же завертелась, чтобы еще раз взглянуть на здание, где провела десять лет жизни. Потемневший от времени кирпич и полное отсутствие каких-либо украшений на фасаде делали его по-монашески строгим. Порядки здесь царили вполне достойные монастыря, хоть девочкам и давалось условно светское образование. На самом деле их готовили к единственному, на что они, по мнению учителей и сославшей их родни годились – скоропостижному замужеству.
Прощайте, уроки вязания и шитья – со злостью подумала Лорейн, продолжая про себя: Прощайте, холодный кафель пола в душевых и зеркала с позеленевшей амальгамой; прощайте противные запахи кислой капусты и переваренного риса в столовой. Прощайте, запреты и правила. Прощайте, стены и окно, из которого видно краешек леса. Прощайте, мечты о побеге. Здравствуй, свобода.
Надолго ли?
Багажник проглотил отцовский чемодан с немногочисленными пожитками девочки. Дядя хлопнул дверцей машины и занял водительское место, по пути бросив что-то племяннице. Лорейн никак не отреагировала, поглощенная сентиментальным порывом, она пропустила слова мимо ушей.