Девочка из легенды
Шрифт:
В этот день они не занимались. Таечка ушла.
После ее ухода Ира уронила руки на стол, голову на руки и горько заплакала.
Плакала она потому, что придется просить прощения у Таечки, без которой ей все-таки не справиться с геометрией. Плакала потому, что очень скучно играть на рояле, если тебе не хлопают. Плакала потому, что эта маленькая, такая незаметная девочка в больших подшитых желтой кожей валенках окончательно убедила ее в том, что нет у нее, у Иры, никакого таланта. Плакала еще и потому, что знаменитой пианисткой она, Ира Яковлева, не станет никогда, и нужно будет теперь выбирать для себя новую профессию…
Карикатура
У
Но я не ломал аппарат. Я убеждал папу пойти к директору нашей школы и попросить, чтобы меня не сажали за одну парту с Нинкой Пестриковой. Папа сказал, что в школу он не пойдет и что если меня сажают с Пестриковой, то, значит, это нужно.
Тогда я закричал, что у него, у папы, в конце концов нет никакого мужского достоинства — вот и все! Он засмеялся и повесил трубку.
После этого мне пришлось вылезти из будки.
Еще было бы полбеды, если бы меня посадили с какой-нибудь другой девчонкой, а то ведь с Нинкой Пестриковой! С той самой Нинкой Пестриковой, членом редколлегии стенгазеты и самой вредной девчонкой в нашем классе, которая на меня уже три карикатуры собственноручно в газете нарисовала. Все из-за того, что я принципиально отказался оформлять эту самую стенгазету (я рисую лучше всех в классе и даже в прошлом году на районной выставке детского творчества премию получил). А отказался я потому, что не хочу быть под началом у девчонок. У нас в классе все начальство девчачье: председатель совета отряда — девчонка, староста класса — девчонка, все звеньевые — девчонки, и редактор стенгазеты Тоська Пушкарева — тоже девчонка. Если бы меня выбрали редактором, тогда я, пожалуй, согласился бы. Но они не захотели, чтобы я был редактором, и сказали, что без меня обойдутся.
Ладно. Пусть обходятся. Только пока что-то плохо обходятся. Как поместят в газете, в отделе «Сатира и юмор», на кого-нибудь карикатуру, так весь класс от хохота помирает. Не над карикатурой смеются, а над редколлегией. То ли человека нарисовали, то ли черепаху какую-то, то ли паровоз — не разберешь. Все смеются, а Нинка Пестрикова вот-вот разревется: рисовала-то она.
И вот теперь мне с этой самой Нинкой за одной партой сидеть. Сегодня Георгий Васильевич, наш классный руководитель (после того, как меня третий раз выгнали из класса за разговоры во время уроков с Димкой Тимошиным — соседом по парте), сказал:
— Тимошин и Пестрикова! Завтра вы поменяетесь местами.
Может, маму попросить, чтобы она сходила к директору?
Нет, ничего не выйдет. Я забыл, что мама еще в начале года сама Георгия Васильевича просила о том, чтобы меня с девочкой посадили. Что же делать?
Я думал-думал и, наконец, придумал. Встану завтра в шесть часов утра, приду в школу первым, займу свою парту, и когда Нинка придет, на свою нарту ее не пущу.
Я пришел в школу, когда на улице еще было темно. Школа стояла какая-то тихая, вроде как невеселая. Двери были закрыты изнутри. Я постучался, и мне открыла нянечка тетя Валя. Она что-то проворчала насчет того, что «люди ни свет ни заря являются,
Вошел я в класс и глазам не поверил. В классе была Нинка Пестрикова! Она сидела за партой, заткнув уши, перед нею лежал какой-то учебник, и она что-то зубрила.
Я, как ни в чем не бывало, сел на свое место, положил портфель на скамейку и грохнул крышкой парты. Нинка подняла голову и сказала, чтобы я не шумел. Подумаешь, раскомандовалась! Тоже — начальник! Я еще раз грохнул крышкой, потом стал нарочно шуметь — двигать парты, стучать ногами. Она уши еще крепче ладонями зажала и опять в свой учебник уткнулась.
Самое обидное то, что я в шесть часов встал, чтобы ее на свою парту не пустить, а она и не думает ее занимать!
— Слушай, Пестрикова! — говорю я ей. — Ведь тебе Георгий Васильевич велел с сегодняшнего дня со мной сидеть.
Она на меня посмотрела и говорит:
— А может быть, он забудет? Мне со своей парты уходить не хочется.
Зачем же я в шесть часов вставал?!
— Слушай. Пестрикова! Если только ты на мою парту попробуешь сесть, то увидишь, что тогда будет! На всю жизнь запомнишь!
И только я это сказал, как она вскочила, вытащила из парты свой портфель, собрала книги и преспокойно уселась рядом со мной.
Я сначала не нашел даже, что сказать. Сижу и молчу. А она книги на моей парте разложила и опять раскрыла учебник (теперь я увидел, что это была «География»).
— Пестрикова, — говорю я ей. — Пестрикова! Ты слыхала, что я сказал или нет? Убирайся отсюда!
Она как будто и не слышит.
Тогда я начал потихоньку ее с парты спихивать, локтем ее в бок подпираю и спихиваю. А она за парту рука ми уцепилась и ни с места! Тогда я совсем разозлился и дал ей по шее. А она только пригнулась и руками голову закрыла. И видно, что испугалась до смерти. Ну, не драться же с ней! Она и драться-то не умеет — самая хлюпенькая в классе, маленькая, тощая, глазастая, нос остренький, а на носу очки.
Драться не умеет, а сама петушится — в парту вцепилась и губы сжала! Ну что с ней поделаешь? Тогда я взял карандаш, обмакнул его тупым концом в чернила и провел на парте жирную черту — как раз посредине.
— Вот. Это твоя половина, а это моя, и ты на мою сторону своими тетрадками и книжками забираться не смей.
Она посмотрела, ничего не сказала, только карандаш у меня из рук взяла и черту, немного подправила, чтобы ровнее была. И опять за свою «Географию» принялась.
Тут начали ребята сходиться, стали шуметь. Вижу: она учебник закрыла и вздохнула. Пришел Димка Тимошин, покосился на Нинку, тоже вздохнул и пошел садиться на бывшее Нинкино место.
А на уроке географии Нинка двойку получила. Ни словечка Татьяне Николаевне не ответила! Все в классе сразу зашептались, заудивлялись. А Нинка села за парту и к стенке отвернулась. Вижу: косички у нее на спине прыгают. Сами собой прыгают. Ревет, значит. Так до перемены просидела, а на перемене я ее ехидно спрашиваю:
— Что, отличница?
Она повернулась ко мне, глаза злые, да вдруг как размахнется, да как цапнет меня за щеку! Не ударила, а именно цапнула. Наверно, на моей щеке все ее когти отпечатались.