Девочка из легенды
Шрифт:
— А где же Ниночка?
Я ответил, что Ниночка за молоком побежала.
— А Ира что? Спит?
И вижу: он прямо к кроватке направляется. Я скорее свой палец у Ирины отнял, и только я его отнял, как она опять в рев ударилась.
Дяденька, как был — в пальто и кепке, — подошел к кроватке, взял Ирину на руки и стал эту вредную девчонку уговаривать:
— Ну, не плачь, не плачь, доченька! Животик болит? Или кушать хочешь? Сейчас наша Нина придет, молочка принесет. Не плачь. Это же я — папа.
Я
— Вы ее не уговаривайте. Я ее уже уговаривал. На нее уговоры не действуют.
Тогда этот Иринин папа стал с Ириной на руках по комнате бегать. Бегает из одного угла в другой и поет:
— Баю-баюшки-баю, не ложися на краю.
Так он минут пять бегал. Потом сел на диван, из-под кепки у него пот ручьями льется.
Потом мы перед ней и по-собачьи лаяли, и по-кошачьи мяукали, и квакали, и даже рычали, как тигры, — ничего не помогло.
Кричала Ирина до тех пор, пока Нинка не пришла. Надела Нинка на горлышко бутылочки с молоком соску и стала сестру Ирину из этой бутылочки кормить. Ирина сразу замолчала — значит, есть очень хотела.
Нинкин отец пальто и кепку снял, пот со лба вытер и говорит:
— А я, Нинок, забежал узнать, как ты тут управляешься, — и в мою сторону кивает. — Оказывается, у тебя сегодня помощник есть.
Нинка его сразу перебила:
— Папа, ты, наверно, кушать хочешь? Там, в кухне на плите, каша стоит. В кастрюльке.
Отец пошел в кухню и меня с собой увел, потому что Нинка принялась сестру Ирину укачивать (Нинка сказала, что если она ее не укачает, то ей, Нинке, пропадать, потому что она опять ничего не успеет сделать) В кухне Нинкин отец достал с полки две ложки, одну себе взял, другую мне дал и к столу меня пригласил. Стали мы с ним вдвоем прямо из кастрюльки гречневую кашу есть.
— Значит, ты с Ниной в одном классе учишься? — спрашивает он меня.
— Угу.
— Ты, что же, сам ей пришел помогать или она тебя попросила?
— Нет, — отвечаю, — я не помогать, я совсем по другой причине пришел…
Сказал я это и пожалел, что сказал, потому что он сейчас же спросил:
— По какой же причине?
Я в рот каши побольше напихал и говорю:
— Ме-ме-ме…
Конечно, он ничего не понял и переспросил.
Пришлось мне про карикатуру рассказать.
Он сразу ложку в сторону отложил и нахмурился.
— Так. За двойку?.. А ты знаешь, почему она эту двойку получила? А редколлегия ваша знает? Мать у Нины третий день в больнице. Днем Нина выучить уроки не смогла, оставила на утро. А утром Ирина наша концерт устроила — где же тут учить! С Ириной соседка осталась, а Нина в школу пораньше пошла, чтобы там уроки выучить, да не выучила. Потому что в школе света утром не было.
— Нет, — говорю, — неправду она сказала. Не поэтому.
— А почему же?
Я поперхнулся и опять говорю:
— Ме-ме-ме…
Не
Потом он оделся, ушел в комнату и слышу, спрашивает Нинку:
— Дочка, у нас дрова наколотые есть?
— Есть, папа, не беспокойся, — отвечает Нинка. — Ты иди, а то на работу опоздаешь. Ведь обеденный перерыв кончается.
Ушел отец. Я сижу в кухне перед кастрюлей с кашей и мне Нинке на глаза показываться не хочется. А она сама в кухню пришла. Пришла и спрашивает:
— Тебе еще много осталось рисовать?
— Конечно. Я еще за тебя не принимался.
— Ты пока дорисовывай, а я сейчас приду. Ирина спит. Если проснется, то ты меня позови, я во дворе буду.
И опять ушла.
Дорисовал я карикатуру. Нарисовал Нинку, очки ее нарисовал, нос острый, как клювик у воробья. Похоже получилось. Только что-то совсем не смешная карикатура вышла…
Вдруг слышу:
— Ап-чхи!
Если бы в меня из ружья выстрелили, я бы, наверно, выстрела меньше испугался, чем этого «ап-чхи»! Подскочил я, схватил свою шапку и — в коридор, а из коридора во двор.
— Пестрикова! Нинка! — кричу. — Просыпается! Чихнула!
Смотрю: во дворе никого нет. Где же Нинка? Обошел я вокруг дома и вижу: Нинка у сарая… дрова колет! Да колоть-то не умеет. Полено на землю поставит, топором по нему легонько тюкнет. Топор, конечно, после такого удара в середине полена застрянет, вытащить его у нее силы не хватает, и она начинает топором вместе с поленом землю долбить. Долбит-долбит, пока полено пополам не развалится. Тогда она очки на носу поправит и за другое полено принимается.
Увидела она меня, покраснела, топор выронила.
— Иди, — говорю, — кажется, проснулась.
Она топор к стенке прислонила и пошла домой.
…Наколол я ей дров. Вязанки три. Наколол и в сарай сложил. Потом вернулся в дом. Вхожу в комнату на цыпочках: а вдруг Ирина заново укачивается! Смотрю: Ирина преспокойно спит, а Нинка стоит в углу, лицом к стенке, и косички у нее на спине сами собой прыгают.
Ничего я ей не сказал. Тихонько взял со стола газету, свернул ее трубкой и ушел. И газету с собой унес.
А дома взял чистый лист бумаги, клей и накрепко, наглухо заклеил карикатуру.
На следующее утро пришел я в школу и повесил на стену газету. Тоська Пушкарева сначала хотела ее снять, но ребята не дали, потому что газета все-таки интересной была, хоть отдел «Сатира и юмор» и был листом бумаги заклеен. Потом Тоська попробовала этот листок отодрать, но у нее ничего не получилось. Потом стала кричать, что я не справился с общественным поручением и что она поставит вопрос обо мне на заседании совета дружины. Потом убежала куда-то. Наверно, вожатой жаловаться. Здорово мне попадет или нет?