Девочка из рода О'Хара
Шрифт:
Бегство или нападение?
…После завтрака, во время которого Эллин упала в обморок, девушку заперли в ее спальне, а две старухи стали готовить дочерей Робийяра к отъезду.
Готовившийся в тайне отъезд Пьера Робийяра в Саванну пришлось открыть всем слугам. Нянька Ду чувствовала себя последней дурой. Она не могла смотреть в глаза Лево и Право.
Весть, что кто-то из домашних выдал себя за мистера Робийяра и всю ночь, в нарушении приказа, отсутствовал в имении, моментально облетела всех. К черным близнецам приставали любопытствующие слуги и допытывались, кто бы это мог быть. Ду понимала, что эта новость
О планах самого хозяина было известно очень мало. Бабушка Робийяр не проговорилась, что настоящей причиной внезапного отъезда хозяина было получение некоего таинственного письма, адресат и содержание которого остались неизвестны старухам. Это письмо было причиной смертельной бледности, покрывшей чело Робийяра, когда он ознакомился с его содержимым.
Не обращая внимание на состояние двух сестер, уважаемые матроны готовились к отъезду. Бабушка Робийяр и ее подружка миссис Покасьяк с пристрастием рылись в вещах девочек, отбирая самое необходимое. До отъезда оставалось чуть больше суток…
…После того, как Филипп, никем не замеченный, проник в поезд, следующий до Милуоки и дальше, юношу охватил страх. Он гадал — найдет он или нет свою Эллин на платформе Милуоки, как то предсказала Серна. Он сидел на жестких тюках с письмами, которые некогда развозил, и думал о правде: есть ли она в мире? А поезд катился, оглашая необъятные просторы стуком, лязгом, пыхтением и басовитым гудком…
…После того, как два бравых ковбоя, Пит и Эрни, потащили в салун маленького поэта, встретившегося им на станции Вайоминг, мироощущение чувствительного юноши изменялось с каждым толчком в спину, которым друзья-ковбои награждали непоспевающего за ними в салун стихотворца. Им не терпелось позабавиться. Они предложили парню попробовать подзаработать: продать его новый городской костюмчик и купить взамен поношенный, как у настоящего мужчины.
— У нас тут есть любитель хороших костюмчиков — убеждали новоявленные друзья, — Коричневый Арчи, неплохой парень. Тебе надо поменяться с ним одеждой. Он из нас самый бывалый. Ты же хочешь узнать жизнь? — ревели ковбои, — почувствовать природу наших штатов. Это ты поймешь, только проведя ночь в салуне.
Арчи, которому ковбои предлагали продать костюм поэта Джекки, был тот самый человек, что много лет спустя убьет свою жену, застав ее в одной постели с братом, и сам попадет на каторгу. Это был тот Арчи, который одно время будет охранять Скарлетт О'Хара от наглых черных, но почувствует к дочери Эллин такую ненависть, что проклянет в ее лице весь женский пол. Это был тот необузданный человеческий тип, который только и чувствует себя полноценным, пока карает то, что кажется ему заслуживающим кары.
Эрни и Пит довели несчастного Джекки Уилкса до салуна и втолкнули его туда…
…Запертая в своей комнате Эллин сидела у окна и считала мух, умерших у нее в спальне за дни ее черной меланхолии.
«Мухи мрут, а я нет».
Приезд двух старух затмил в ее голове все прочие ужасы. Этот приезд означал только одно: неминуемую разлуку с Филиппом.
Эллин предалась просто воспоминаниям. Она вспомнила случай из отрочества. Эллин начиталась романов Бульвер-Литтона и почувствовала, что ей необходимо влюбиться. Единственным подходящим мужчиной был единственный кузен. Как всегда, верной помощницей оказалась Евлалия…
…Эллин искала
Эллин воспользовалась ее советами. С ней вдруг стали происходить странные вещи, когда Филипп оказывался поблизости. Эллин стала неожиданно для себя самой разбивать вазы, фамильные сервизы. Она испытывала приступы дурноты и тихонько, так, чтобы не услышали по всему дому, кричала: «Помогите».
Доверчивый Филипп неизменно к ней кидался, обхватывал ее за талию, приподнимал слабеющее тело, укладывал в кресла. Эллин была на седьмом небе от его прикосновений. «Соли, соли», — слабо шептала она и думала о том сладком миге, когда однажды флакончик с ними окажется не рядом на тумбочке, а за вырезом ее лифа и тогда…
Ей со сладким содроганием виделось, как тонкие прозрачные пальцы Филиппа, путаясь в ее платье, достают флакончик с солями.
В такие секунды Эллин тоже становилось дурно, но от чувства стыда. Ужас! Она торопливо вскакивала с кресла или с дивана, куда ее укладывал кузен и поправляла воображаемые складочки.
— Вам лучше? — неизменно спрашивал бедный мальчик. — Я не успел даже позвать слуг…
— Ах, и не зовите.
— Но вдруг вам опять станет… дурно.
— Да полноте. Мне уже легче. Сейчас надо убрать следы преступления. Если их увидят бабушка…
— Я сейчас уберу.
— О-о, не сейчас. Мне не хватает воздуху, дайте я обопрусь на ваше плечо. Что это?
— Мое плечо.
— Да я не о том, в окне.
— Гирлянда. Ваша сестрица Евлалия сидит в комнате над нами и пугает нас.
— Евлалия?
— Да!
— Вы сошли с ума. Так она знает, что я здесь… с вами?
— Нет. Меня здесь нет! То есть она не знает, что я здесь, с вами. Я совсем запутался.
— У вас лицо белое. Вам плохо?
— Нет. Я ведь находился в соседней комнате…
— О-о! Я даже не знала!
— Простите, но это не специально. Я тоже не знал, что вы рядом.
— Да-да. Я слишком громко закричала…
— Что? Вы кричали? Боже мой!
— А вы что же, не слышали? Тогда как вы здесь оказались?
— Ах, ну вот, выясняется. В том-то и дело. Я был так увлечен стихами Вордсворта, что…
— Какими стихами?
— Да так, своим делом, что продолжал быть в уверенности, что нахожусь в пустыне, впрочем, это неважно, совсем один, как вдруг Евлалия…
— Она была с вами? И вы…
— Да нет, что вы! Она была в комнатах наверху, над вами. А я — в соседней. Вдруг она вбегает ко мне, вся запыхавшаяся, в растрепанном платьице, глазки горят, ротик раскрыт, и вдруг… на цыпочках подходит ко мне и шепотом…
— Как шепотом?
— Да вот, шепотом. Я тоже теперь удивляюсь, мне говорит: «Кузен Филипп, вашей кузине Эллин плохо». — «С чего вы взяли, Евлалия?» — спрашиваю я. — «Она крикнула — помогите, мне плохо». — «Боже мой, когда?» — спрашиваю я. — «Только что», — отвечает Евлалия. «Срочно слуг!» — кричу. — «Ах, не кричите», — останавливает меня Евлалия. Боже мой, она так заботится о вас! «Не кричите и никого не зовите. Идите сами». Представляете? Я ведь не кончал медицинского факультета, а собираюсь поступать на юридический и даже не знаю, что делать в таких случаях. А ваша Евлалия мне говорит: «Не беспокойтесь, я вам помогу», — и ведет меня в эту комнату. И тут, ах, Боже, я никогда не смогу себе простить этого.