Девочка из снов
Шрифт:
— Я — агностик. А вот женщина, которая дала мне имя — мусульманка.
Иса прикрывает глаза. И касается лбом прохладной стойки. Завожу мотор и кошусь на него тайком.
— Что значит «женщина, которая дала тебе имя»? Это была не мать?
— Нет. Я — подкидыш.
Неожиданно он поднимает ресницы, и наши взгляды снова встречаются. Тело прошибает ток. Какой-то очень откровенный у нас выходит разговор. Наверное, это и есть синдром попутчика. Может, и мне стоит поделиться чем-нибудь эдаким? Вдруг станет легче, а?
Наезжаю на кочку, машина
— Извини. — Я облизываю пересохшие губы.
Он смотрит на меня, не отрываясь. И мне вдруг становится так нестерпимо душно, что я открываю окно. Черте что.
— Ты очень красивая, знаешь?
Подкат стар, как мир. На него вообще не стоит обращать внимания. А я какого-то черта обращаю. Сильнее стискиваю в ладонях баранку. И сбавляю скорость до минимальной. В моей душе так много горечи, что я боюсь выжечь себе нутро, расплескав её на этом бездорожье.
Он не виноват. Он просто не знает, как много бед мне приносит моя красота. О, я бы многое отдала, чтобы поскорее от нее избавиться. Состариться, растолстеть, покрыться морщинами… Все, что угодно.
— Я что-то не то сказал?
— Да нет. Это священная гора, — тычу пальцем в окно, резко меняя тему. — Существует поверье, что здесь живут духи. Кстати, может быть, в образе мишки к нам явился один из них. Художественный образ медведя в местном фольклоре — персонаж неоднозначный. Он соотносится как с верхним, так и с нижним мирами. Что само по себе необычно.
— И что его появление может означать? — в черном взгляде Исы нет и тени улыбки.
— Понятия не имею, — я натужно смеюсь. — Ничего не знаю о духах.
— А мне показалось, ты разговариваешь с ними на одном языке.
Стискиваю пальцы так, что они белеют.
— Нет. Я не сумасшедшая.
А в голове эхом:
— Марья Сергеевна! У Каргиловой крыша уехала! Марья Сергеевна!
— Ну, что такое опять?
— Лешка Вавилов нечаянно попал из рогатки в птицу. А у этой — того… Вот, сами посмотрите… — тараторит Машка Самойлова.
— Она ему когтями все лицо расцарапала. А теперь сидит с этой птицей в обнимку. Вся в кровищи, Марья Сергеевна! — вторит ей Лерка.
— Еще бы! Лешка ей полбашки снес. Все же меткий, а? Может, у него и правда отец — охотник?
— Да пьяница он, — возражает кто-то.
— А эта точно не в себе. Ее в психушку надо! Вы как хотите, а я не буду рядом с ней спать!
— Твою мать, что ты творишь?! — возвращая меня в реальность, кричит Иса и довольно резко выкручивает вправо руль. Бью по тормозам. Дрожащими руками заправляю за уши упавшие на лицо пряди. Черт! Мы чуть было не сорвались с обрыва. Дорога здесь опасная и не прощает невнимательности. Чем я вообще думала, позволяя воспоминаниям взять над собой верх?
— Извини! Я… — дышу, как марафонец на финише. — Как-то непривычно за рулем чужой машины.
— Ты нас чуть не угробила.
— Извини, — повторяю громче, словно этого и впрямь отменяет то, что чуть было не произошло. — Этого не повторится. К
Дальше едем молча. Я смотрю прямо перед собой. Он сверлит взглядом мой профиль. И это ни черта не добавляет мне выдержки. Объезжаю выступающую скалу и начинаю подниматься по ведущему на неё серпантину.
— Это что? — Иса недоуменно изгибает бровь, окидывая взглядом открывающуюся картину.
— Мой дом. Да ты выходи, не бойся.
— Я думал, мы едем в амбулаторию, — он хмурится.
— Здесь нет амбулатории. Зато есть врач, — касаюсь пальцем собственной груди. Достаю из кармана ключи и, повернувшись к Исе спиной, открываю один замок, второй, третий… Кожей чувствую, что он внимательно следит за каждым моим движением.
— Ты опасаешься воров?
— Что-то вроде того.
Толкаю дверь. Захожу первой в просторный коридор и отворачиваюсь к щитку, чтобы выключить сигнализацию. Не знаю, на кой черт я ее установила. В этом нет никакого смысла. Случись что, наряд приедет в лучшем случае часа через три-четыре. А от того, кого я на самом деле боюсь, меня не спасут ни наряд, ни замки. Вообще ничто не спасет, если честно. Я очень хорошо это усвоила.
— Проходи. Раздевайся. Я пока принесу все необходимое.
Отворачиваюсь к мойке. Включаю кран и тщательно мою руки. Те до сих пор дрожат. Злюсь сама на себя за никому не нужную впечатлительность.
— Я думал, здесь нельзя строиться.
— Почему? — оборачиваюсь. Иса стоит на фоне огромного окна, которое занимает почти всю стену.
— Разве мы не в заповеднике?
Конечно. Вон он, как на ладони. Не весь, конечно, но его довольно живописная часть.
— Да. Однако, здесь есть и городские земли. Местным-то где-то нужно жить.
— А ты, надо полагать, местная?
— Можно сказать и так.
Оставляю его одного. Иду в ванную, где храню лекарства и чемоданчик с инструментарием. Я всегда хотела быть хирургом, но в этой жизни от моих желаний ровным счетом ничего не зависит.
Сгребаю все необходимое и возвращаюсь в комнату. Иса успел раздеться. Я замираю, разглядывая его совершенное тело. Скольжу взглядом по смуглой абсолютно безволосой груди, дугам ребер, идеально вылепленному прессу… В леденцовом свете, льющемся из окна, все происходящее видится нереальным. На какой-то миг меня охватывает дикий страх. Вдруг он мне просто чудится? И я все-таки сошла с ума?
— Значит, ты врач?
— Угу. Сядь, пожалуйста.
Достаю спиртовые салфетки. Осторожно касаюсь раны. Ощупываю край. Проверяю целостность кости. Его дыхание учащается, пульс зашкаливает. От боли. Или совсем по другой причине, о которой мне совершенно не хочется думать. Но не думать почему-то не получается.
— Про меня мы все выяснили. А вот ты как здесь очутился? Турист? — интересуюсь я, выкладывая в лоток из нержавеющей стали пинцет и смоченные в спирте тампоны из ваты. Мои пальцы странным образом вибрируют. Пинцет звякает. И этот звук здорово проходится по нервам.